Мы наконец прозрели. До этих пор мы не до конца понимали, что с нами произошло, но сейчас нужно было отказаться от наших гражданских привычек и надеть омерзительную немецкую форму. Теперь-то мы поняли всю тяжесть ситуации. У нас было ощущение, что мы не только теряем свою национальную принадлежность, но даже и личность, и душу! Больше ничто не отличает нас от других, эта униформа погрузила нас в трясину, выбраться из которой будет непросто, и неизвестно, удастся ли выбраться когда-нибудь?
Затем нас разделили на отделения и взводы, причём все они были составлены наполовину из эльзасцев, уже успевших послужить во французской армии и чей возраст колебался между двадцатью четырьмя и двадцатью девятью годами, а наполовину — из семнадцатилетних прусских фанатиков, только что призванных на военную службу. К сожалению, мы с моим другом Фредом Хабре попали в разные отделения, и в последующие дни мы больше не виделись, кроме как вечером учебного дня. Унтера, все гораздо младше нас, взялись за вдалбливание в наши головы Drill, муштры, всем известной немецкой дисциплины, с утра до вечера. Беспрерывные свистки, задававшие темп всех событий, в первый же день почти довели меня до болезни. В шесть часов утра: свисток — побудка и подъём, Fruhsport (утренняя зарядка) в пижаме и сапогах. Свисток — к умывальникам. Свисток — открыть краны и побриться. Свисток — закрыть краны. Свисток — подняться в спальни для уборки. Спальни должны были быть в безупречном состоянии, тщательно вымыты, все вещи должны были быть разложены в предписанном порядке: одна пылинка на этажерке или на сапоге влекла за собой немедленное наказание. Свисток — спуститься в столовую, чтобы выпить стакан «кофе» (отвратительного пойла) с кусочком чёрного хлеба с маргарином, который надо было проглотить как можно скорее. Опять свисток — построение во дворе для военной подготовки. Под пронзительные крики богов казарменного двора опять начиналось — Stillgestanden! (Смирно!), Rechts… um! (Напра…во!), Macht… Kehrt! (Направо кру…гом!), Hinlegen! (Лежать!), Aufstehn! (Стоять!) и т. д.
Богатый особо экзотическими эпитетами словарь этих господ… это была поэма. Вдруг раздавалось Stillgestanden! (Стоять смирно!), за ним следовало Riihrt euch! (Вольно!) и Ein Witz! (Анекдот!). Горе тому, кто не мог рассказать анекдот, желательно сальный, — наряд на чистку картошки или мытьё туалетов в наказание за этот непростительный пробел! Это продолжалось целый день, до шести часов вечера.
Самым трудным было не столько бегать с утра до вечера, сколько выносить эти крики, свистки, сдерживать клокотавший в нас гнев и неудержимое желание отдубасить этих жалких проходимцев, обладавших, к несчастью, во дворе казармы полной властью. Даже в ночных кошмарах мне снились свистки и оголтелые вопли инструкторов. В нас возбуждало негодование ещё и то, что молодые прусские новобранцы выполняли все эти упражнения с радостью, энтузиазмом и даже фанатизмом.
На второй день ко мне подошёл Альфред Хабре с очень озабоченным видом: «Знаешь, что со мной только что случилось? Меня собираются включить в группу, которую через несколько дней пошлют в Россию!» Какая катастрофа! Я останусь один, без моего друга Фреда, в этом сумасшедшем доме. Я быстро принял решение: завтра утром я пойду к командиру и попрошусь добровольцем в Россию, во-первых, чтобы остаться с Фредом, и во-вторых, чтобы больше не слышать целый день окрики унтеров. Моё предложение было благосклонно принято и я даже удостоился поздравлений!
Полдень, построение. Полная неожиданность! Фреда нет! От его товарищей я узнал, что ему удалось вернуться в отделение из-за плохого зрения. и вот теперь он останется в Ростоке, а я поеду в Россию.
Нас построили для церемонии принятия присяги. Одному нашему товарищу-эльзасцу поручено прочесть текст присяги с поднятой правой рукой над знаменем батальона, которое держат горизонтально четверо других эльзасцев. Пока все остальные члены группы одинаково поднимают правую руку — большой, указательный и средний пальцы вытянуты, он читает свой урок так убеждённо, и мы слушаем с таким вниманием и усердием, что лишь отдельные обрывки достигают наших ушей: «Schwore… Treue… Fiihrer… Vaterland…» («Клянусь… верность… фюрер… Родина…»).
Справка из военного архива в Берлине о послужном списке Шарля Митчи в вермахте
На пути в Россию
1 июля, отправление. Первый этап: Нойстрелиц, в ста километрах от Ростока, где нас временно прикрепляют к Grenadier-Ersatz-Bataillon № 48 и включают в основную группу — несколько сотен новобранцев, в основном эльзасских, обречённых на «обучение» в России. Следующий этап — Польша. По дороге наш поезд останавливается на несколько часов в Штеттине, что позволяет нам посетить порт, уже подвергшийся бомбардировкам английской авиации. Опять остановка на два-три дня в Гросс-Борне, в холмистой засушливой местности, где не растёт ничего, кроме редких сосен. Тамошний военный лагерь — идеальное место для учений. Нам предоставляется почётное право на несколько упражнений под палящим солнцем на мелком песке, который забивается под одежду и в обувь. Но в конце дня мы проводим приятный и тихий вечер в Soldatenheim (солдатском клубе) с кружкой пива, спасибо двум нашим товарищам, которые довольно хорошо пели. У меня в ушах до сих пор звучит чувствительная песенка: «Mamatschi, ich will ein Pferdchen, ein Pferdchen wär mein Paradies» («Мамочка, я хочу лошадку, с лошадкой я буду как в раю»).
Путешествие продолжается. Мы довольно удобно размещаемся в товарных вагонах на подстилке из соломы, что позволяет нам выспаться ночью. Мы пересекаем Польшу наискосок, направление — юго-восток. Время от времени в заболоченных местностях мы видим стаи аистов — десятки, иногда сотни, грациозно парящие поблизости в поисках еды. Крестьяне, работающие на полях, не высказывают к нам никакой симпатии. Куда там! Обычно они подчёркнуто отворачиваются, чтобы показать свою неприязнь к немцам. Некоторые грозят нам кулаками. Вот двое детей смотрят на наш поезд. Один — маленький, лет семи-восьми — поднимает руки и приветливо машет нам. Тут же другой — лет пятнадцати — немедленно даёт ему пинка, отчего тот кубарем падает.
Мы пытаемся убивать время максимально приятными способами. Одни читают, другие играют в карты или любуются пейзажем. Но чаще мы разговариваем о положении, в котором мы оказались, о политической и военной ситуации. Никто не сомневается в благоприятном исходе войны, но все спрашивают себя, сколько времени это ещё будет продолжаться. Но какова цель нашего путешествия в ближайшем будущем? Никто этого не знает, включая командиров нашего эшелона.
Мы только что проехали Польшу и въезжаем на вокзал Львова, города, который до 1918 года принадлежал Австрии и назывался Лембергом, а потом — между двумя войнами — был польским. Теперь это часть Украины. Это была огромная сортировочная станция и центр обработки солдат от вшей — не нас, а солдат вермахта, покидающих Россию и едущих в отпуск в Германию. После Львова печальная реальность войны всё время напоминает о себе. По обе стороны железнодорожного пути валяются обломки вагонов и паровозы, одни — уже заржавевшие, другие — ещё сверкающие, свидетельства активной деятельности партизан, которых здесь, кажется, много. Восхищаясь этими диверсиями русских патриотов, мы чувствуем зарождающуюся тревогу. Не взлетим ли и мы на воздух с минуты на минуту? Несомненно, поезд на ночь останавливается на больших станциях именно по этой причине.
