Вот и славно! «Славно» — одно из любимых слов Теодора Рузвельта, если верить дяде Мойше. Он говорит, что чувствовал себя именно «славно», когда вернулся с испано-американской войны и сражения под Сан-Хуан-Хилл. На идиш это слово не переводится.
Так что все славно, спокойной ночи.
3 декабря 1903 года
Еще одна запись на английском языке. Мне очень нравится учиться в третьем классе. Мы с Блю нравимся учительнице. Она дает нам читать и переписывать небольшие стихотворения. Приятно учить английский с помощью стихов. Сегодня мы читаем и переписываем стихотворение Генри Уодсоурта Лонгфелло. Стихотворение называется «Нахлынет прилив, и отхлынет прилив». Оно написано в моем любимом времени — в настоящем. Все слова короткие. Вот первые две строчки: «Нахлынет прилив, и отхлынет прилив, // Под вечер призыв кулика тосклив».[1]
Отец Блю до сих пор не вернулся.
6 декабря 1903 года
Сегодня прочитала в газете, что Президент Рузвельт превратил один из островов во Флориде в заповедник для морских птиц. Это место называется островом Пеликанов. Я читаю об этом маме, пока мы шьем, и она говорит, что с птицами здесь обращаются лучше, чем с людьми. Она в ярости, что в синагоге «Бейт Амидраш» миссис Вулф не дают больше денег. До Хануки остается всего восемь дней! Холодно. На улице метель. Мне правится английское слово «flurries». Это значит — снежные хлопья и ветер. Снежинки, наверное. Правда, что мой английский становится лучше?
Bon nuit (по-французски это значит «спокойной ночи». Меня Мэнди научил).
7 декабря 1903 года
Я очень злюсь на маму и папу. Они не разрешают мне ходить в школу танцев вместе с Товой и Мириам. Папа с трудом убедил маму, что туда можно отпускать Тову и Мириам. А теперь мама с папой говорят, что я слишком маленькая. Това и Мириам ходят туда с Мэнди, учатся танцевать, и Мириам говорит, что это очень весело. Мириам пытается учить меня здесь, в квартире. Она разговаривает, будто настоящая учительница танцев. Она говорит: «Раз, два, три, дамы налево, господа направо». Мириам господин, а я дама, и она показывает мне, как нужно двигаться. В квартире не так весело, как в школе танцев. Хочу ходить в школу. Мама с папой говорят, что разрешат не раньше, чем мне исполнится пятнадцать лет. Ждать еще два года и шесть месяцев. До Хануки остается всего семь дней. Ура.
10 декабря 1903 года
Ох, я чувствую такую радость и волнение, что буду писать на идише. Передать все это на английском — все равно что попытаться целый мир запихнуть в наперсток. Сегодня иду по Ладлоу-стрит и рядом с лавкой, где мы с Блю покупаем содовую, вижу объявление. Написано, что недавно основанное Русское симфоническое общество Нью-Йорка хочет «познакомить американскую публику с произведениями русских композиторов». Седьмого января 1904 года состоится концерт, для которого все еще набирают музыкантов. Я думаю о папе! Папа должен играть с ними. Со мной на улице Итци и Блю. Итци говорит: «Иди и запиши его». Я отвечаю: «Итци, ты что? Я же ребенок. Я не могу пойти и записать своего отца». Итци простирает ладони к небу, закатывает глаза и бормочет слова тети Фрумы: «Под лежачий камень вода не течет». Я смотрю на Блю. Она молчит. Ее лицо очень серьезно. Но я понимаю, о чем она думает: «Сделай это, не дай своему отцу дойти до такого отчаяния, которое заставит его уйти, как это случилось с моим отцом». И тут я вспоминаю другие слова тети Фрумы: «Слова — серебро, а молчание — золото». Мои друзья дали мне и то, и другое. Я богата!
Мы все идем в помещение Русского симфонического общества на Второй авеню и Десятой улице. Раньше я здесь никогда не бывала. Это район еврейских театров, выглядят они очень заманчиво. Заходим в здание, поднимаемся по шаткой лестнице, но сверху доносятся громкие голоса, и я слышу, как настраивают струнные инструменты. Мы втроем заходим в комнату, там много мужчин, некоторые болтают на идише, но в основном говорят по-русски. Я быстро принимаю решение. Я должна говорить по-русски, но я так давно на нем не говорила. И когда мужчина за столом спрашивает, чего я хочу, мой язык прилипает к нёбу. Наверно, только через минуту русские слова всплыли в голове и пробились к языку сквозь заросли английского и идиша, но наконец я говорю: «Я пришла записать своего отца. Он скрипач, выпускник Императорской консерватории Санкт-Петербурга, много лет он там же преподавал». Как будто эти слова оказались волшебными. Густые брови мужчины поползли вверх, разговоры в комнате прекратились.
— А как же зовут твоего отца? — спросил мужчина.
Я хотела сказать «Йокл», так его зовут на идише, но вовремя остановилась и назвала его русское имя:
— Яков Фельдман.
— Яков Фельдман! — воскликнули сразу несколько человек. — Он здесь?
Все очень обрадовались, а кто-то сказал:
— Уф, ну если у нас будет Фельдман, то нет проблем с Чайковским и Глинкой.
А потом мужчина за столом спросил:
— Где мы можем его найти?
— Орчад-стрит, дом четырнадцать, — ответила я, — верхний этаж.
И я так счастлива, что они не попросили меня привести его. Русское симфоническое общество придет за папой. Только так все получится.
Выходим из здания, и впервые в жизни я вижу, что Итци потрясен, находится под большим впечатлением от меня и того, как я говорю по-русски.
— Ты говоришь, как благородная русская, Зиппи. Как не еврейка, как благородная русская. Ты говоришь, как царица, Зиппи.
Только подумать! Я выдаю ему свое любимое еврейское проклятие:
— Чтоб тьма тебя поглотила!
Пусть у меня язык отсохнет, если я буду говорить, как царица, жена этого убийцы!
И вот, завтра люди из Русского симфонического общества придут в дом 14 по Орчад-стрит. Я никому об этом не скажу. Это будет сюрприз. Милый Боженька! Великий Боже! Все должно получиться. Наверно, я самая счастливая девочка в Нижнем Ист-Сайде!
P.S. Я уже говорила, что до сих пор не пришел ответ от Марии Кюри? Мэнди помог мне отправить письмо. Но думаю, пройдет много времени, прежде чем письмо дойдет до Парижа во Франции.
11 декабря 1903 года
Они пришли! Они пришли! Они пришли! Люди из Русского симфонического общества преодолели все три лестничных пролета и поднялись прямо в нашу квартиру на Орчад-стрит. О да, и Всевышний был к нам благосклонен, потому что реб Симха отсутствовал дома и не вонял на все помещение. У папы рот открылся от изумления, когда мужчина, который вчера сидел за столом, вошел в квартиру.
— Модест! — закричал папа. — Модест Альтшулер!
— Яша! — отвечал мужчина. Они познакомились в Санкт-Петербурге. Обо всем договорились за считанные минуты, репетировать начнут в это воскресенье. Мистер Альтшулер спросил, придет ли папа репетировать в субботу, но мама очень мрачно на него посмотрела. Многие музыканты не соблюдают иудейских традиций и работают по субботам. Папа сказал, что придет послушать, но играть не будет. Мистер Альтшулер согласился.
