Я спрашиваю вас, дорогой читатель: трудно ли быть храбрым, если вообще ничего не боишься?
Внезапно остановившись, Фредриксон сказал:
– Здесь.
– Где? – удивился я. – Он живет в этой башне?
– Тише. Это не башня, а его ноги, – объяснил Фредриксон. – Сейчас я его позову. – И закричал во весь голос: – Эй-эй, там, наверху! Эдвард! Внизу я – Фредриксон! Где ты нынче купаешься?
Будто громовой раскат прокатился высоко над нами:
– Как всегда, в озере, песчаная ты блоха!
– Купайся в реке! Там песчаное дно! Мягкое и уютное! – прокричал Фредриксон.
– Это все выдумки, – ответил дронт Эдвард. – Самые крошечные малявки знают, что эта моррова река жутко засорена камнями!
– Нет! – настаивал Фредриксон. – В ней песчаное дно!
Дронт что-то тихо пробормотал, а потом согласился:
– Хорошо. Я выкупаюсь в твоей морровой реке. Морра тебя возьми, у меня больше нет денег на похороны. И если ты обманываешь меня, тля ты этакая, сам плати за них! Ты ведь знаешь, какие у меня чувствительные ноги, а уж какой нежный хвост, и говорить нечего!
– Беги! – только и шепнул мне Фредриксон.
И мы понеслись. Никогда в жизни я не бегал так быстро. И я все время представлял, как дронт Эдвард садится на острые камни своим огромным задом, и его страшный гнев, и гигантскую речную волну, которую он, несомненно, поднимет. И вся эта картина казалась мне такой грозной и опасной, что я потерял всякую надежду на спасение.
Вдруг раздался рев, от которого шерсть встала дыбом на затылке, – это в лес с грохотом хлынула речная волна.
– Все на борт! – закричал Фредриксон.
Мы ринулись на корабельную верфь, преследуемые по пятам речной волной, и, перекинув хвосты через перила, наткнулись на спящего на палубе Юксаре. И в тот же миг нас накрыло шипящей белой пеной. «Морской оркестр» затрещал, застонав, словно от испуга.
Но тут же, вырвавшись из мшистого плена, пароход гордо и стремительно помчался по лесу. Пришли в движение корабельные лопасти, весело вращался гребной винт, действовали наши шестеренки! Став к рулю, Фредриксон твердой лапой уверенно повел нас между древесных стволов.
То был ни с чем не сравнимый спуск судна на воду. Цветы и листья дождем сыпались на палубу, и украшенный, точно в праздник, «Морской оркестр» совершил последний триумфальный прыжок вниз, в реку. Весело плеща, пароход поплыл прямо к речному фарватеру.
– Следите за рекой! – приказал Фредриксон (он хотел как раз проехать по дну, чтобы испытать свою конструкцию шарниров).
Я усердно смотрел по сторонам, но, кроме подпрыгивавшей где-то впереди на волнах красной банки, ничего не видел.
– Интересно, что это за банка?! – спросил я.
– Она мне кое-что напоминает, – ответил на мой вопрос Юксаре. – Меня не удивит, если там внутри сидит небезызвестный всем Шнырёк.
Я обернулся к Фредриксону и сказал:
– Ты забыл своего племянника!
– Да как же я мог? – удивился Фредриксон.
Теперь мы уже видели, что из банки высовывается мокрая красная мордочка Шнырька. Шнырёк размахивал лапками и от волнения все туже затягивал на шее галстук.
Перегнувшись через перила, мы с Юксаре выловили кофейную банку, по-прежнему липкую от краски и довольно тяжелую.
– Не запачкайте палубу, – предупредил Фредриксон, когда мы втаскивали банку вместе со Шнырьком на борт. – Как поживаешь, дорогой племянник?
– Я чуть с ума не сошел! Подумать только! Упаковываю вещи, а тут наводнение… Все вверх дном! Я потерял свой самый лучший оконный крючок и, кажется, стержень, которым прочищают трубки. Мои нервы и все мои вещи перемешались. Ой! Что только будет?
И Шнырёк, с известным удовлетворением, начал по новой системе приводить в порядок свою коллекцию пуговиц. Между тем колеса «Морского оркестра» с тихим плеском скользили все дальше по реке.
Я сел рядом с Фредриксоном и сказал:
– Надеюсь, мы никогда больше не встретимся с дронтом Эдвардом. Как ты думаешь, он ужасно зол на нас?
– Ясное дело, – ответил Фредриксон.
Третья глава,
в которой я запечатлел свой первый славный подвиг – спасение утопающей, его трагические последствия, некоторые свои мысли, а также дал описание повадок клипдассов Зеленый приветливый лес остался позади. Все вокруг нас стало огромным и невиданным. По крутым склонам берегов с ревом и фырканьем рыскали неведомые страшные животные. К счастью, на борту нашего парохода было двое таких, на которых можно было положиться: я и Фредриксон. Юксаре ничего не принимал всерьез, а интересы Шнырька не простирались дальше его банки из-под кофе. Мы поставили ее на баке[8], и она мало-помалу стала просыхать на солнце. Но самого Шнырька нам так никогда и не удалось отмыть дочиста, и он навсегда приобрел слабый розоватый оттенок.
Конечно, у Фредриксона нашлась на борту золотая краска – меня бы удивило, если бы у него не оказалось такой жизненно необходимой вещи, – и мы украсили наш пароход моей золоченой луковицей.
Пароход медленно продвигался вперед. Я чаще всего сидел в навигационной каюте и, слегка пощелкивая по анероиду, с некоторым удивлением смотрел, как проплывают мимо берега. Иногда я выходил на капитанский мостик и бродил там в раздумье.
Особенно нравилось мне думать о том, как поражена была бы Хемулиха, если б могла видеть меня, равноправного совладельца речного парохода, искателя приключений. По правде говоря, так ей и надо!
Однажды вечером мы вошли в глубокий, пустынный залив.
– Не по душе мне этот залив, – заявил Юксаре. – Его вид вызывает Предчувствия.
– Предчувствия! – как-то странно произнес Фредриксон. – Племянник! Бросить якорь!
– Сейчас, сию минуту! – крикнул Шнырёк и почему-то швырнул за борт огромную кастрюлю.
– Ты выбросил наш обед? – спросил я его.
– Какое несчастье! – воскликнул Шнырёк. – Извините! В спешке так легко ошибиться! Я был ужасно взволнован… Ничего, вместо обеда получите желе – если только я его найду…
Все, что сейчас произошло, было в духе таких, как Шнырёк.
