Когда вышел из тюрьмы, он сразу возобновил контакты с товарищами-социалистами из Форли. Они решили основать еженедельную газету. Готовили ее с лихорадочным возбуждением, и через несколько дней вышел первый номер «Ла Лотта ди Классе». Стиль письма Муссолини поражал своей агрессивностью даже самых близких его друзей и тем более самых ярых противников.
Я в это время получила предложение о замужество от некоего Оливейро, молодого топографа из Равенны, имевшего приличное состояние. Отец Бенито, человек практичный, ухватился за это предложение и говорил даже с родителями претендента на мою руку. Моя судьба была предрешена. Когда Бенито узнал об этом, он упрекнул отца, сказав ему сухо: «Ты хорошо знаешь, что именно я женюсь на Ракеле». Алессандро попытался разубедить его: «Оставь девушку в покое. У тебя нет работы, нет заработка, у тебя есть только твоя политика, которая принесет страдания не только тебе, но и женщине, которая будет рядом с тобой. Вспомни, что пришлось вынести твоей матери. Хорошо ли ты себе представляешь, что нужно для того, чтобы создать и содержать семью? Ракеле — славная девушка, ей попался человек, который сможет обеспечить ее будущее. Так не мешай ей!»
Это были убедительные аргументы, но не для Бенито. Он не сдавался и даже сам написал моему воздыхателю, чтобы тот оставил меня в покое.
Я уже любила его. Мне нравился его характер, его горячность, с которой он бросался на преодоление любых препятствий, упорство, с которым он преодолевал трудности. Я с радостью, а иногда с тревогой слушала его слова. Я восхищалась им. Еще я любила его за доброту, скрывавшуюся под внешней суровостью. Однако мысль устремиться навстречу беспокойной жизни приводила меня в отчаяние. Мне нелегко было забыть те трудные уроки, которые уже преподнесла моя короткая жизнь. Я любила его, но колебалась. Он же привык побеждать и получать всегда то, чего он хотел. Он был ужасно ревнив. В какой-то момент он запретил мне даже выходить из дома, чтобы идти в ресторан к его отцу. Он предпочитал работать в ресторане за меня в те часы, когда был свободен. Потом он запретил мне ходить к подругам.
Однажды мы пошли в муниципальный театр. Я в первый раз была в театре, и драматическая пьеса взволновала меня. Когда мы вышли, Бенито сказал мне, что пришло время принять решение о бракосочетании. «Я хочу построить свою жизнь и создать семью. Я хочу, чтобы вы стали моей женой и матерью моих детей». Это было сказано категорично. Возражения не допускались.
Я не ответила.
На следующий день он позвал мою мать, своего отца и меня. Достал из кармана револьвер и серьезно сказал: «Здесь шесть пуль. Одна для нее, остальные для меня». Моя мать, хорошо знавшая решительный характер молодого человека, сдалась первая. Затем его отец сделал то же самое. Он напутствовал Бенито пожеланием сделать меня счастливой и предупредил: «Твоей матери пришлось многое вынести из-за политики, и этой малышке предстоит пережить то же самое рядом с тобой».
Бенито никогда не откладывал выполнения своих решений. Тем же вечером, едва дав мне собрать скромный узелок, он повез меня в Сан-Мартино, находившийся в трех километрах от Форли, к моей сестре Пине. Я подчинялась во всем его железной воле.
Я оставалась в Сан-Мартино, пока Бенито искал в городе в аренду жилье. Он приносил свежие номера «Ла Лотта ди Классе», гордился своими заметками и, главное, своим умением излагать просто сложные мысли. И я разделяла его гордость, восхищалась и хвалила его. Мой инстинкт, секрет влюбленной женщины подсказывал мне, что в моих чувствах к нему есть что-то материнское. Он это сознавал и любил меня за это.
В конце концов Бенито нашел две комнатки в Палаццо Меренда на улице с тем же названием. Он пришел за мной вечером, усталый, но счастливый. Он не знал, что я скажу, так как необходимые бумаги для заключения нашего брака еще не были готовы. Мы жили нерасписанными, а это было непросто в католическом ханжеском окружении. Я поняла его тревогу. Я видела мужчину, заполнившего мое сердце, человека, измотанного борьбой, ждущего от меня только любви. Я последовала за ним, не оформив никаких документов.
Две меблированные комнатки были совсем крошечными, но имели большое преимущество: стоили менее 15 лир в месяц. Такую плату бюджет в сотню лир мог вполне вынести. Жалованье за работу в газете составляло 120 лир, но 20 лир выплачивались в кассу партии. Все семейное имущество состояло из четырех простыней, четырех тарелок и четырех столовых приборов, доставшихся от родителей. Мы были богаты нашей молодостью и надеждами. Бенито сам — гораздо позднее — часто повторял, что это были самые счастливые дни в нашей жизни. Бенито работал. Я, напевая народные мелодии Романьи, занималась хозяйством в нашем маленьком жилище. Таком мирном и безмятежном. А за его пределами бушевали политические конфликты. Разногласия между партиями становились такими, что не проходило вечера, чтобы наиболее разгоряченные не подрались. Бенито умел постоять за себя и за других. И не без синяков.
Работа в редакции «Ла Лотта ди Классе» способствовала росту популярности имени Муссолини. Газета широко читалась, статьи Муссолини обсуждались. Ему посылали одобрительные и подбадривающие телеграммы. Послания приходили от французских и швейцарских социалистов, от эмигрантов из Америки. Среди социалистов в США статьи Муссолини пользовались таким успехом, что возникло предложение поручить ему редактирование одного крупного партийного еженедельника. Он принял это предложение, и, может быть, Муссолини отправился бы в Америку, если бы новое событие круто не изменило жизнь. От Америки Муссолини избавила рождение маленькой Эдды.
— Мы с сожалением расстались с мыслью о поездке в США, — продолжала Ракеле. Первого сентября 1910 года родился наш первый ребенок, Эдда, но Бенито не мог объявить ее своей дочерью, потому что мы еще не были женаты по закону. Поэтому и возникла глупая легенда, что якобы Бенито прижил ее от социалистки-агитатора Анжелики Балабановой из России, представительницы русской революционной эмиграции, примкнувшей к итальянскому социалистическому движению. Близкие отношения между ними были «на партийной почве» и в серьезную связь превратиться не могли. Тем более что Анжелика была неврастеничкой, впадала в «кризисы настроений», и это было бы невыносимо для Муссолини. (Ракеле к Анжелике не ревновала.)
Рождение Эдды повергло Бенито в большое волнение, а поскольку эмоции у пего всегда выражались в неистовом желании работать, он с новой силой включился в борьбу.
Бенито сам выбрал имя Эдда заранее, он был уверен, что у него родится девочка. Уже тогда у него появлялась эта абсолютная уверенность в своей способности «все знать и чувствовать» в любых обстоятельствах. Он был необыкновенно счастлив, а все находили в малюсеньком личике новорожденной волевые черты ее отца. Бенито купил деревянную кроватку за пятнадцать лир и с гордостью принес ее на плече. Перенес кроватку через весь город, прошел дважды по улице. Чтобы все его могли видеть. Его — отца Эдды!..
Один республиканец пустил слух, будто Эдда — не дочь Бенито. Тот выволок республиканца на улицу, поставил его на колени и потребовал публичного извинения. После нескольких ударов кулаком республиканец раскаялся, признался во лжи. (В Милане 29 декабря 1925 года, когда Эдде уже было пятнадцать лет, родители оформили брак, и дочь подарила Бенито и Ракеле букет алых роз.)