К спиртному относится лояльно — пьет любые алкогольные напитки.
Норвежец, кажется, его звали Эриком, всю дорогу развлекал меня рассказами о своих успехах у исландок, и, глядя на его довольно заурядные внешние данные, я начал составлять о женской половине исландского населения довольно нелестное мнение. Филолог хохотал гомерическим смехом над своими кутками, и остальные пассажиры стали бросать в нашу сторону укоризненные взгляды. Потом норвежец Достал фотоаппарат и истратил на меня минимум полпленки, старательно снимая со всех ракурсов. Последнее мне не*понравилось, и я стал смотреть по сторонам или прятаться за кресло, чтобы не попасть в объектив.
Я хорошо помнил советы, полученные в спецшколе: разведчик должен по возможности избегать паблисити, чтобы не оставлять за собой никаких следов. Он должен пройти по этому миру бесшумной и незаметной тенью, зарезервировав лишь к старости единственную возможность скромно разделить неудовлетворенное профессиональное тщеславие на какой-нибудь встрече с молодым пополнением, на которое высокое начальство, может быть, как-то соблаговолит его пригласить.[5]
На пути в Англию самолет попал в жестокий циклон, огромный фюзеляж «боинга» трепало как соломинку. Мы то и дело проваливались в воздушные ямы, и под ложечкой у меня сильно подташнивало. Эрик рассказал мне, что исландские летчики летают в любую погоду и известны своей бесшабашностью и мастерством. Я, в отличие от Эрика, не был наслышан о достоинствах исландских авиаторов и сидел как на иголках, ожидая, когда же мы рухнем вниз. Гомерический хохот соседа звучал как реквием на похоронах, но тем не менее я был благодарен Эрику за то, что он помог скрасить мне бесконечно тянувшееся время и притупить страх за свою молодую жизнь в самом начале разведывательной карьеры. «Слабительное для души» не позволило нам с Эриком заметить короткую техническую посадку то ли в Манчестере, то ли в Ливерпуле, а может быть, в самом Бирмингеме.
Ранним декабрьским утром самолет приземлился наконец в Кефлавике.
Кефлавик во время Второй мировой войны использовался союзниками в качестве военно-воздушной базы. Сначала на остров пришли англичане, а за ними — американцы. После войны американцы так и «застряли» на нем, развернув свои подразделения уже против бывшего союзника по антигитлеровской коалиции. (До сих пор американцы так и не научились соблюдать меру в пользовании чужестранным гостеприимством: куда бы их не пустили, уходить они оттуда не собираются.) Практически городок стал американской территорией, войдя в инфраструктуру НАТО. Правда, поскольку на территории Исландии не было других аэродромов, американцы позволили использовать Кефлавик в качестве гражданского аэропорта для исландских авиалиний. Таким образом, в период холодной войны советским гражданам, попадавшим в Исландию, предоставлялась уникальная возможность легально находиться, пусть недолго и под соответствующим контролем, на территории военной базы США.
За стеклом иллюминатора было темно хоть глаз выколи. Прожорливому и кровожадному волку Фенриру, по всей видимости, все-таки удалось обмануть самого Одина и проглотить-таки наше солнце.[6] Одинокие огоньки скудно освещали окрестность, не давая возможности составить о ней ясное представление. Жиденькой струйкой пассажиры потянулись к небольшому строению, оказавшемуся административным зданием международного аэропорта. Американских военных видно не было. Паспортные формальности продолжались недолго, иммиграционный чиновник без всяких вопросов поставил в паспорт штамп о прилете и отпустил меня восвояси. Через пять минут я в нерешительности стоял в небольшом холле, ожидая, когда ко мне подойдет кто-нибудь из посольства или резидентуры. Я сразу узнал «своего», как только он появился в дверях. Встречал меня сам резидент, немолодой уже мужчина, отрабатывавший, по всей видимости, последнюю свою командировку.
— Борис Николаевич? Меня зовут Николаем Ивановичем. Поехали?
Я с радостью согласился, тем более что моего отца тоже звали Николаем Ивановичем. Мы прошли к его машине. Вокруг по-прежнему темно, хотя по московскому времени уже пора было бы светать. Отъехав от аэропорта, мы сразу нырнули в густую мезозойскую темноту, прорезаемую ярким кинжалом фар. На бледном фоне покрытого плотными облаками неба отражались причудливые холмы и вздыбленные кучи неизвестной мне породы, будто оставленные поработавшим на славу гигантским бульдозером.
Асфальт был великолепный, и «форд» бесшумно нес нас по какой-то обручевской Плутонии, правда, лишенной малейшего намека на растительность. Наконец я не вытерпел:
— Николай Иванович, что это такое? — Я показал пальцем за окно.
— Лава.
— Что-о-о?
— Застывшая лава. Вулканическая порода.
Я сразу вспомнил о вулканическом происхождении Исландии, но одно дело читать, а другое — увидеть все это наяву.
— И что — вся страна такая?
— Да нет, местами встречается и травка, мхи. Ведь у исландцев масса овец, чем-то кормиться они должны.
— А деревья?
— Практически нет. Вот сейчас под Рейкьявиком планируется разбить парк, но это все когда еще будет.[7]
Когда мы въехали в Рейкьявик, начало светать. Однако город разглядеть не удалось. Николай Иванович отвел меня в гостевую комнату и предложил хорошенько выспаться.
Спать почему-то не очень хотелось, перед глазами проходили шикарные предрождественские картинки Копенгагена, перемежаемые фантастическим пейзажем Исландии, в ушах раздавался пьяный смех филолога-ловеласа Эрика, а в полутемном окне полуподвальной гостевой мелькала морда сиамца Барсика. Ко всему прочему в нос лез неистребимый запах тухлых яиц: здание посольства, как и весь город, обогревалось горячей водой из гейзерных источников, содержащих сильную концентрацию серы. Потом я куда-то поплыл и сразу провалился в бездну.
Проснулся я оттого, что меня здорово, как на корабле, качало. Комната ходила ходуном, стены трещали, и люстра раскачивалась из стороны в стороны, готовая вот-вот упасть на мою голову.
«Когда же кончатся эти кошмарные сны!» — подумал я с досадой за допущенный накануне перебор по части горячительных напитков и закрыл глаза, чтобы продолжить сон. Но что-то было не то, в нос опять полезла сера, и я понял, что уже не сплю. Я прислушался: в доме было тихо, обитатели, вероятно, продолжали спать. Дом на какое-то время успокоился, не двигал своими стенами, люстра замерла на своем месте.
