— Это наш Ромео, — пояснил Славик, проследивший за Машиным взглядом. — Двойнику положено знать все тайны, составляющие жизнь его второго «я». Он очень стар, но все так же нежно любим моей милой кузиночкой. Правда, я не знаю, как она любила его раньше, и поэтому мне очень трудно сравнить. Тем более что у нее, кажется, нет прошлого.
— У меня его тоже нет, — серьезно сказала Маша. — Прошлое мешает жить в настоящем.
Славик захлопал в ладоши, выражая восторг.
— Браво! — громко крикнул он и послал Маше воздушный поцелуй. — Настоящий двойник! С ума можно…
И тут раздался этот длинный и резкий звонок в дверь.
Маша напряглась и вся подалась вперед.
Славик проворно выскочил в прихожую.
Хлопнула дверь, по комнате пронесся промозглый, пахнущий плесенью сквозняк. На пороге столовой появилась женщина в сером меховом жакете с распущенными по плечам волосами.
Маше показалось на какое-то мгновение, будто она смотрится в зеркало, расположенное далеко от нее. Потом изображение завертелось перед глазами, поднялось под потолок, еще выше… Маша, шатаясь, встала со стула и рухнула на руки подоспевшего Славика.
Устинья все время порывалась позвонить Николаю Петровичу — раньше Маша, если шла после школы к подруге или куда-то еще, всегда предупреждала ее заранее. Устинья уже успела обзвонить нескольких Машиных подруг, но ее нигде не оказалось. В больницы и морги она звонить ни за что не будет — это называется сдаться на милость судьбы. Устинья перекрестилась и обратилась к Богу с просьбой вернуть ее милую коречку домой живой и невредимой.
— Наказание. Это наказание за то, что я сделала, — шептала она. — Господи, но ведь коречка ни в чем не виновата. Накажи, Господи, меня, как хочешь накажи, но не заставляй ее расплачиваться за чужие грехи. Бедная сироточка… Господи, помоги моей бедной сироточке…
И тут зазвенел телефон. Устинья мгновенно схватила трубку и услышала слабый Машин голос:
— Я из автомата на «Библиотеке Ленина». Не волнуйся, со мной все нормально. Если можешь, выйди к метро — ноги что-то не идут…
— Выйду. Господи, конечно же, выйду. Ты здорова?
Но в трубке уже тупо ныли короткие гудки.
Устинья накинула поверх халата шубу, сунула босые ноги в сапоги и выскочила за дверь. Она знала, Маша доберется не раньше, чем через двадцать пять минут, ей же до метро каких-нибудь семь минут ходу. Но она не могла сидеть дома и ждать, когда стрелка часов соизволит коснуться нужной цифры.
— Марья Сергеевна, там очень холодно, — крикнула ей вслед лифтерша. — Надели бы что-нибудь на голову…
До Устиньи дошло уже за дверью, что эта реплика предназначалась ей — она так и не смогла привыкнуть к своему новому имени. Иной раз, слыша его, она ощущала себя птицей, попавшей в маленькую клетку, где крыльев и тех расправить невозможно, не говоря уж о том, чтоб взлететь.
Она шла большими шагами, не замечая колючего ветра, дувшего прямо в лицо.
Уже в вестибюле метро Устинья спохватилась, что в кармане нет ни копейки. Увы, спуститься вниз она не сможет, а, следовательно, увидит свою коречку на две-три минуты позже. Пережить бы их, пережить…
Наконец на эскалаторе показалась макушка рыжего лисьего капора Маши, потом ее большие неестественно ярко блестевшие глаза. Увидев Устинью, она кинулась сломя голову наверх, обхватила ее за плечи, зарылась носом в теплый мягкий мех шубы.
— Я думала… думала… что больше не увижу тебя. Господи, зачем я туда пошла? Зачем… Это еще страшней, чем я себе представляла. Скажи, скажи же, что мне все приснилось…
Устинья молча гладила Машу по спине.
— Пошли домой. Отец сегодня поздно вернется — у него совещание в Совмине. Не говори ему ничего, ладно? Он будет очень переживать.
— Но ведь он тоже в этом виноват… — Устинья почувствовала, что Маша вся дрожит, и еще крепче прижала ее к себе. — С ней это случилось после того, как она потеряла ребенка. А она потеряла ребенка из-за него — мне Вера все рассказала.
— Вера твоя настоящая деревенская кумушка. Да она ничего толком и не знает. Никто ничего не знает.
— Я спрошу у него сама. Обязательно спрошу.
— Нет, коречка, ты этого не сделаешь, — мягко, но решительно говорила Устинья. — Потому что у тебя доброе и чуткое сердечко. Ну а еще потому, что прошлое должно оставаться прошлым и не мешать настоящему. Кажется, ты сама говорила что-то в этом духе. Помнишь? Ты у меня такая умница, моя дорогая единственная коречка…
Маше не понравилась идея двойника, и она сказала Славику:
— Могли придумать что-нибудь поизысканней. Тем более что ваша кузиночка неповторима. Если у нее и есть двойник, он обитает в другом измерении. Между прочим, мне там не нравится. Здесь гораздо веселей. Там все серьезные и какие-то… — Маша наморщила лоб в поисках подходящего слова, но так и не нашла его. — Я купила шампанского и ананас… Да, вы знаете, когда я стояла в очереди в кассу, — я была в Елисеевском — я вдруг очень резко повернула голову назад и увидела то, что не должна была увидеть. Дело в том, что они не успели сменить декорации.
— И что же вы видели, кузиночка? — поинтересовался Славик, потирая руки в предвкушении аристократического ужина.
— Не что, а кого. Существо из того измерения. Но я сделала вид, что не видела его — если я играю в какую-то игру, я никогда не нарушаю ее правил.
— Интересно, интересно, — повторял Славик, которого отныне интересовал только этот ананас с шампанским.
— Я вспомнила, как зовут этого человека, но я не скажу его имени даже вам, милый кузен. — Внезапно Маша что-то вспомнила, и по ее телу прокатилась дрожь. — Это как-то связано с тем двойником, которого вы пытались сегодня мне подсунуть. Давайте же, разливайте по бокалам шампанское.
Маша-маленькая отчаянно влюбилась в Элвиса Пресли, Устинья занялась своей оранжереей, и обе оказались каждая в своем мягком коконе, куда если и доставали удары внешнего мира, то уже не ранили до крови. Устинья каждый месяц аккуратно кидала в щель двери конверт с деньгами, причем старалась делать это в разнос время дня, чтобы ее не смогли выследить. Впрочем, судя по всему, за ней никто не следил. В эту ее тайну была посвящена только Маша, но она, как иногда казалось Устинье, и думать забыла о том, что в одном с ней городе живет ее настоящая мать. Правда, с годами Маша становилась скрытной. И очень похожей на молодого Анджея.
Это сходство Устинью расстраивало.
…Молодой человек в вылинявших джинсах и ковбойке, который рыдал в ресторане под Машино пение, теперь лежал по диагонали на ее широкой кровати и совершенно беззвучно плакал. Славика оскорблял вид вульгарных мужских слез, тем более что молодой человек был красив той мужественной красотой, что возбуждала в по-девичьи тонкой душе Славика целую бурю эмоций. Увы, молодой человек не обращал на Славика ни малейшего внимания, и Славику не осталось ничего другого, как удалиться в свою «монашескую келью».
