Лайон принес полученные по предыдущему делу документы. Его знакомый полицейский оказался прав — и способ удушения, и обстановка, и тип потерпевшего — все, все было очень похоже на случаи, которыми Потемкин с Лайоном занимались сейчас. Более того, присутствовал значок на руке — та же надпись «PERICULUM IN MORA» и цифры «333» над ней. Фотография была в деле, почему она не попала в электронный файл — это уже другая история…
Полицейские в Третьем отделении, которое занималось делом Хэйли Маррона, только пожимали плечами в недоумении, когда Лайон обратился к ним за информацией. «Вы что, ребята? Дело расследовано и закрыто, пронумеровано и прошнуровано. Вина обвиняемого — Джона Линка — неоспоримо доказана. Да он и сам, впрочем, ее не отрицал. И никакой серией тут и не пахнет. И…» Здесь собеседник Лайона красноречиво умолк, но Лайон прекрасно знал, что именно скрывается за этим умолчанием. Скрывалась неприязнь работников «с земли» к тем, кого они считали кабинетными завсегдатаями…
Но это неважно. Важно, что на сцене появился некий Джон Линк. Раз он признался, значит, отбывает сейчас наказание. А что он за человек, какие у него были мотивы, почему именно он решил убить и убил Хэйли Маррона — на эти вопросы теперь предстояло ответить.
Сразу после разговора с Лайоном Потемкин позвонил в Лос‑Анджелес. Хопкинс разрешал ему прибегать к помощи Кима, компьютерного аналитика, с которым Потемкин познакомился на деле об убийстве профессора Фелпса.
Не то чтобы Олег не доверял сотрудникам Лайона, но иногда, когда есть возможность перепроверки, ею стоит воспользоваться.
Ким за годы, прошедшие с их первого совместного дела, заматерел, приобрел уверенность в себе и авторитет среди следователей. Было известно — то, что может «вытащить» из компьютерного эфира, сидя перед экраном, Ким, не может никто другой. Одной из главных особенностей его творческого почерка было завидное умение сочетать возможности использования «открытой» информации со специальной, доступной только допущенным.
Потемкин сделал пару глотков из стакана и подошел к двери на балкон. Солнце уже зашло, небосклон на западе начал тускнеть, и в прозрачно‑голубой вышине загорелась первая яркая звезда.
«Когда Бене в спецшколе нам говорил о важности открытых источников, — вспоминал Олег, — это было справедливо, конечно… Но тогда мы жили в другом мире — мире без Интернета, мире, где компьютеры только начинали свое победное шествие. Значит, если тогда из открытых источников можно было получить до двадцати процентов нужной информации, то теперь эта цифра стала вдвое больше. А то и втрое…»
Так вот, Ким умел вытаскивать из эфира такое, о чем его коллеги, работавшие исключительно по закрытым ресурсам, и мечтать не могли.
Ким воспринял обращение Олега по поводу сознавшегося убийцы Джона Линка совершенно спокойно — так, будто только и ждал этого поручения.
— Я вам позвоню поздно вечером, Алек. Телефон у вас, конечно, не менялся?
Ким в свое время подсказал Потемкину способ на годы «удержать» номер мобильного телефона, которым редко пользуешься.
— Ты обо мне все знаешь правильно, — подтвердил Олег.
— Очень надеюсь, что не все, — отреагировал всегда серьезный Ким. — До вечера, сэр…
* * *
— А, какая приятная неожиданность! — Эмилия Стоун была приветлива и мила. — А я уж была уверена, что вы никогда не позвоните, занятые своими убийствами…
— Боюсь вас разочаровать, но в связи с делами я вам и звоню. — Потемкин видел, что Стоун относится к нему… скажем так, более заинтересованно, чем к случайному знакомому, и потому хотел расставить заранее все точки над «i». — Где вы предпочитаете увидеться? Честно говоря, я не хочу встречаться в нашем офисе — не та аура…
— Ого! Раз уж криминалист международного класса разговаривает со мной об ауре — тут много чего можно ожидать, — рассмеялась Эмилия. — Знаете, мое любимое место — чайный домик в парке Золотых Ворот. — Это такая… туристическая точка. Нормальные жители города туда ходят редко. А у меня, как у их постоянной посетительницы, там есть свой столик — в тени, на свежем воздухе. Вы любите чай?
Столик и вправду был в прекрасном месте — вся ширпотребная суета оставалась где‑то рядом, а Стоун с Потемкиным сидели в некотором подобии бамбуковой беседки — то есть видели только листву вокруг и чуть подернутую зеленью воду тихого пруда. Вопрос Эмилии о любви к чаю был неслучаен — в меню были чаи примерно трех сотен сортов — Потемкин даже не стал разбираться в этой роскоши, попросил Эмилию заказать ему что‑то близкое к индийскому чаю — или цейлонскому.
— Иногда я прихожу сюда одна, — сказала Эмилия мечтательно. — Сижу, пью чай и думаю — здесь очень хорошо думается… Кстати, можете меня звать Эми — так проще.
— Спасибо. Я, соответственно, Алек. И я вам признателен за то, что мы встретились, — сказал Потемкин искренне. — Знаете, Эми, мы ведь с вами почти коллеги. Я начинал как журналист, и меня даже считали подающим большие надежды.
— Журналистика — это такая отрава, от которой трудновато избавиться, — улыбнулась Эмилия. — Это почти как ФБР. Говорят, что в Бюро трудно попасть, но зато невозможно уйти. С журналистами, по‑моему, то же самое. С настоящими журналистами, я имею в виду.
— А я и не ушел… В определенном смысле, — признался Олег. — Вас это удивляет?
— Почему же? — Стоун стала серьезной. — По большей части это так и бывает. В конце концов, настоящий журналист — это тот, кто пишет на горячие темы и ведет трудные расследования. Его в отличие от вас закон не защищает, и оружия ему не выдают… Но вот не пойму, чем я могу быть вам полезна?
— Видите ли, вы — быть может, сами того не зная — подсказали одно из главных направлений, по которым идет расследование.
Женщина была заинтригована:
— Может, тогда возьмете меня к себе в штат?
— Я ведь серьезно, — сказал Олег без улыбки. — Это вы мне сказали, что оба убитых — клиенты Леборна… До вас это никому и в голову не приходило.
— Ну да, я же Брету, можно сказать, крестная мать в его портретном бизнесе, — протянула Эмилия. — Я об этих двоих сразу подумала.
— Ну так вот: может быть, погибли не двое, а трое… Все трое — клиенты Леборна. А может, их было и больше — мы этого пока не знаем. Поэтому я и попросил вас о встрече. В конце концов, за всю мою четвертьвековую практику службы я не встречался с переплетением искусства и преступлений — если понятно, о чем я говорю.
— Знаете, ваш вопрос может оказаться гораздо сложнее, чем вы сами предполагаете. — Стоун наконец была совершенно серьезна, и Потемкин не впервые в жизни поразился, как меняется человек, когда говорит на темы, для него жизненно важные. Даже лицо Эмилии изменилось — стало более значимым, вдохновенным даже… — Только вы, Алек, должны понять, что это разговор — не на одну чашку чая. Если вы и вправду хотите узнать, что я думаю об этих вещах — они ведь чертовски сложные. Адски сложные… Налейте же мне еще чаю, что вы за кавалер?
