Церемония погребения шла своим чередом — мерно и неторопливо. Только два фотографа перемещались от одной группы людей к другой, фиксируя происходящее с разных точек.
— Ты объяснил Стену, что нам нужна не красота кадра, но все, решительно все лица? — спросил Потемкин Лайона.
— Будьте спокойны, шеф.
— Тогда давай ко мне домой, есть о чем поговорить.
— Я только в офис заеду за бумагами и буду через полчаса. — И Лайон почти бегом направился к машине.
* * *
Легко человек привыкает ко всему хорошему. «Ко мне домой!» — пригласил Лайона Олег, ни минутки не сомневаясь в том, как назвать свое нынешнее жилье. Между тем его домом была небольшая квартирка какого‑то очередного приятеля Хопкинса. Приятель был в зарубежной поездке, квартиру на время отсутствия приезжим не сдавал — не было в том нужды, и Хопкинс легко договорился о том, что Олег поживет там две‑три недели, а уезжая, завезет ключ по нужному адресу.
О Хопкинс, вездесущий Хопкинс! Где у него только не было друзей, приятелей и людей, ему обязанных!
— Мне иногда кажется, что у тебя и в пустыне Гоби есть своя уютная пещера с кондиционером и плавательным бассейном, куда тебя с удовольствием в любое время впустит твой знакомый верблюд, которому ты помог по жизни… — как‑то сказал Потемкин Хопкинсу.
— Насчет верблюда не знаю, — отвечал Хопкинс задумчиво, — но если тебе понадобится в Гоби — дай мне знать. Это сложный регион.
Олег посмотрел на товарища, полуоткрыв рот, и больше ни о чем спрашивать не стал.
Жил Потемкин в прекрасном районе, неподалеку от парков и океана, кондиционер, несмотря на жаркое лето, почти не включал. Зачем? Откроешь дверь на балкон, окошко в одной из спален — и комнаты великолепно вентилирует океанский бриз.
«Вот тебе и связующая нить! — думал Олег, едучи по шумным зеленым улицам Фриско — это в отличие от Лос‑Анджелеса настоящий город, а не вытянувшиеся на десятки миль деревни меж холмов. — Портреты Леборна! И значок, который убийца изображает на руке удушенных — что, если это изречение «PERICULUM IN MORA» имеет какое‑то значение — художественное, скажем так? Может, когда‑то кто‑то из корифеев живописи произнес слова, которые повторяет сейчас убийца?»
Лайон появился на пороге со столь непроницаемым видом, что Потемкин сразу понял — есть значимые новости. Но расстраивать коллегу не стал. Сказал нарочито равнодушно:
— Что в офисе? Никаких подвижек?
Обмануть Лайона, однако, на сей раз не удалось.
— Спасибо за гуманность, шеф. Мне все‑таки не хватает профессионализма — в общении с вами, во всяком случае. Как вы меня раскусили? Да, есть новости, и, кажется, немаловажные. Смотрите — три дня назад я дал поручение проверить по нашей базе данных за последние три года наличие на кистях удушенных и убитых такого же значка, как у наших нынешних объектов. Ничего не нашлось. Но я включил запрос и в регулярную полицейскую рассылку и знакомым замолвил словечко. И вот сегодня мне позвонил Лэрри Уинсборд, опер из Третьего отделения. Мы с ним пересекались давно, еще когда я работал в Лос‑Анджелесе. Хороший опер, хваткий. Грамотный. И не потерявший головы и интереса к деталям среди повседневных дел, мордобоев и бумаг.
Он‑то и вспомнил, что чуть больше года назад было удушение — тоже мужчина средних лет, бизнесмен. Тоже поначалу отсутствие видимых мотивов. Но потом нашли человека, который признался в убийстве. И главное, насколько Лэрри помнит, на руке у убитого был такой же значок. Цифры и надпись по латыни. Интересно, шеф… Статистически богатых людей убивают в семь раз меньше, чем бедных… А у нас с вами в этом деле только богатые.
— А как же поиск по базе данных у твоих ребят? Проглядели?
— Два варианта. Первый: они не искали среди раскрытых преступлений. Неважное объяснение, но тем не менее… Второе, что более вероятно: так как тогда никто не думал о серийности этих убийств — оснований не было, — то и знак на руке удушенного не ввели в базу данных. А может быть, и просто поленились сфотографировать — мало ли у кого какие знаки…
— Ты запросил?..
— Да, оригинал дела уже везут к нам. Так что сегодня с этим должна быть какая‑то ясность.
— А как звали убитого, этот парень твой знает?
— Хэйли Маррон, насколько я помню.
Потемкин встал и начал ходить по комнате. Круг, другой. Третий. Он знал за собой эту привычку, откровенно говоря, не любил ее, но ничего не мог с ней поделать. В какие‑то минуты он просто должен был подняться с места и ходить — тогда решения приходили как бы сами, это от Олега почти не зависело.
— Знаешь что? — сказал наконец Потемкин. — Давай займемся с тобой смешным делом. Ты поедешь в гости к Брету Леборну. И узнаешь, не писал ли он портрета этого самого Хэйли Маррона.
— И если писал?..
— То мы будем знать, что трое удушенных в последнее время были его заказчиками. Что само по себе почти ничего не значит, но…
— Понял, шеф. И надо также получить список решительно всех, чьи портреты писал Брет Леборн.
— Обязательно. Сомневаюсь, что он будет в восторге от идеи составления такого списка, но что поделаешь…
* * *
Вечерняя идиллия: гаснет закат над лоскутными кровлями Сан‑Франциско, где‑то там, внизу, не виден, но ощущается океан, перед домом цветет фисташковое дерево, в окно доносится истошный вой сирены, и летит по улице красная машина пожарных — скорее всего, к больному, парамедики. В воздухе прозрачная свежесть — этим Северная Калифорния отличается от Южной. И бриз веет…
Сегодня у Олега Кирилловича Потемкина вечер обдумывания. Когда он дома не один, в такие часы на дверь вешается табличка: «Не входить!» И входить действительно не надо — несмотря на мирный нрав героя, неприятности обеспечены. Мало кто знает, что эти «вечера обдумывания» происходят у Потемкина тремя разными способами и он сам не знает, какой из них выберет.
Способ первый: Олег Потемкин влезает в свой любимый халат — предмет его гордости и робких насмешек тех немногих из знакомых женщин, которым позволено над этим халатом подтрунивать. Он символ, этот халат. Как сигара Черчилля. Как пенсне Чехова. Влезть в халат, налить на два пальца в широкий стакан толстого стекла с удобными выемками для пальцев любимого виски, бросить льда — и сидеть в кресле. Камин затопить — даже когда не холодно… И глядеть на огонь. А если как сегодня — прозрачные сумерки, — то глядеть туда, где небо окрашено заревом заката.
Способ второй: когда совсем уж не думается — решать кроссворды, один за другим. Пять, десять кроссвордов… Русские, английские, немецкие — какие придется. И тогда душевное равновесие восстанавливается как бы само по себе. И внутри зреет решение того, о чем ты вроде бы и не думал.
Наконец, третий способ: за компьютер — нет, не лазить по Интернету, не играть в военные игры, не забивать шары на игрушечном бильярдном поле… Ни за что не догадаетесь, читатель! Потемкин пишет. Он пишет без системы, без остановки, записывая все, что приходит в голову… Никто не видел эти файлы и не увидит — автор уничтожает их сразу же, когда работа закончена. Но эта привычка, оставшаяся с журналистских времен, помогала решать задачи не раз и не два.
