– Можно быть уверенными, что, куда ни двинем, пара постов нас точно ждет. Мы даже эту смешную проверку на самом-то деле не прошли, не надейтесь. Несмотря на Ромин свободный польский и мою рожу кирпичом. С выбитым поверху «а мне по фигу».
– В смысле, не прошли?
– А так. Рядового справа видел?
– Нет, откуда мне.
– Ну да… Вот Рома видел, спроси его. Тот аж дышать забыл, так ждал, что сейчас будет. Когда его уболтанный унтер нас вежливо послал, тот рядовой, видимо, решил не связываться. Хотя мог выслужиться и заработать медаль и лычку. Но не стал. Хотя лично я не сомневаюсь, что насквозь нас видел. Русский… Один раз повезло – и слава тебе, господи… Но второй раз может быть хуже.
– Машина наверняка чипирована, – дополнил Роман. – Но движение в нужном направлении – это, думаю, нормально. «Техничке» простят и не такое. И что одиночка – по той же самой причине нормально. Едем себе, ищем поломанные машины своей бригады. Не дай бог, находим… А так едем до самого до Питера. Или хотя бы Пскова.
– А я предлагаю не заморачиваться, – спокойно и даже как-то насмешливо сказал старый голос из кузова. – Едем как ехали. Мы сидим готовые. Как нас тормозят – кладем всех, кого успеем. У меня лента почти полная. Делаем?
– Нет, – снова как-то оглушенно сказал Антон, понявший смысл слов старика сразу. – Не делаем. Такой размен… Нам это не выгодно.
Тот фыркнул, но, помолчав, добавил:
– Тогда меня одного.
Они спорили, но почему-то не очень долго. Самому капитан-лейтенанту было ясно, что это решение правильное, – и то, что «так нельзя», не имело никакого значения. А вести длинную аргументированную дискуссию не место и не время. В любую минуту их могла догнать какая-нибудь колонна. Против даже одной-единственной бронированной машины они были беззащитны, и уж это понимали все.
Прощание вышло коротким и деловым. И все-таки душевным, как Антон и сказал разведчикам. Мариямполе являлся довольно крупным городом: на самом деле, одним из крупнейших в Литве. Почти пятьдесят тысяч жителей. Тем более странно, что на въезде в него никаких блокпостов и проверок не было: разве что обычный пост дорожной полиции. Местные гаишники проводили их равнодушными взглядами. Город был весь во флагах: Литвы, ЕС, даже темно-синих с белой эмблемой флагах НАТО. Вышедший из их остановившейся машины старик глядел на все это, широко ухмыляясь. Рассеянно пожал всем троим по очереди руки. Без особой натуги взял свой замечательный ручной пулемет. И пошел.
Дожидаться того, что будет, они не стали. Завелись и поехали дальше. Не оборачиваясь. Теперь от этого хотелось выть. Все-таки, хотя иначе, наверное, действительно было никак, это было неправильным. Но неправильным было слишком многое, начиная от самой войны, и от осознания этого становилось чуточку легче…
– Ладно, – неприятно громко и четко сказал командир взвода разведки Сомов. – Ладно, давайте к другому. Про ближний участок маршрута.
Они рассказали, точно в таком же формате: с дополнениями и поправками. Как ни странно, этот рассказ вышел более скучным. Отрезок от Мариямполя и Кедайняя и аж до самой Опочки прошел вообще без происшествий. Две проверки, обе смешанными постами: местные и чужаки разных национальностей. Рома тарахтел на польском и тыкал рукой в карту, пан офицер надменно оглядывал проверяющих и время от времени что-то буркал на языке Коперника, Сенкевича и Сапковского, а то и на английский переходил. Дима дрых в кузове. Каждый раз все было на грани, и каждый раз было понятно, что решение старого моряка было совершенно правильным: с ним они бы не прошли ни за что.
Техническая машина, судя по всему, оказалась нечипированной: никакой направленной погони не было. А может быть, помог бардак, обычный для любой армии, в том числе воюющей: вряд ли вспомогательные части WL[6] являлись неожиданным исключением из общего правила. Под Опочкой удалось заправиться, остановив шальной внедорожник с дизельным двигателем. Его бритый наголо хозяин и его напарник возражать «полякам» не рискнули. Да, это был натуральный гоп-стоп, но хозяевам машины оставили осьмушку бака: за чем бы ни вылезли они в своем «Санта-Фе» на дорогу, куда-то они все еще могли доехать. Сложно сказать, приняли ли переодетых в чужой камуфляж балтийцев действительно за оккупантов: может быть, и нет.
В районе Середки, уже огибая Псковское озеро, сожгли вышедший из строя и ждущий на дороге помощи грузовик голландского контингента. Судя по документам обоих убитых, принадлежавший 43-й механизированной бригаде. Это были первые и последние голландцы, которых они встретили на всем маршруте: черт их знает, откуда они там взялись. От ремонтной машины с белыми польскими орлами и трех потасканных солдат союзной армии эти ребята подлянки не ожидали и встретили их буквально с радостью. Антон впервые в жизни своими глазами увидел, как человека убивают ножом, и это ему не понравилось категорически. «Своего» врага он застрелил из пистолета в упор, и остался в полной уверенности, что выражение на его собственном лице оказалось потом не таким нехорошим, как Ромино. Разжились очередной разновидностью стрелковки, очередной аптечкой, так обрадовавшей потом того же местного доктора, и прочими полезностями. Трупы сожгли прямо в кузове. Тот был набит покрышками и колесами в сборе, и оставшийся позади грузовик выдал такой столб черного дыма, что они пожалели о сделанном. Но, как обычно, было уже поздно.
Пару раз замечали в небе беспилотники: вроде бы оба раза разведывательные. Раз тридцать разминулись с машинами «миротворцев», идущими навстречу, или догоняющими, или обгоняемыми. Каждый раз те включали на секунду дальний свет: именно не мигали, а давали будто световое тире. Возможно, это был какой-то опознавательный сигнал, но Антон сомневался, потому что больно уж просто. Если бы тире-точка, было бы больше похоже, а так…
Через Гдов и Сланцы доехали до Порхово, по окраинам обошли Кенгисепп. Дальше дорожная сеть стала гуще, и аж до Войсковиц удалось дойти вообще без единой встречи «не с тем, с кем надо»… На этих словах слушающий их рассказ Сомов улыбнулся – то ли ему понравилось слышанное с детства выражение, то ли он окончательно перестал верить. Однако объяснение того, почему они не продвинулись дальше на восток, выслушал с пониманием, кивая. Не сумели, не смогли себя заставить. Постов на дорогах им попадалось все больше, провожали до крыши грязную после проселочных дорог машину все более долгими взглядами, и мурашки бегали по телу у Антона все гуще. Когда выяснилось, что не у одного него, и когда покалывание интуиции в пробиваемой болью голове превратилось уже в настоящий колокольный звон, он приказал сворачивать и идти к северо-западу. Да, можно сказать, что струсил. И даже интересно, что этого никто не сказал вслух.
Дизтоплива и удачи им едва хватило до Ломоносова: «летучка» была все же тяжеловата и на грунтовках двигатель жрал солярки больше, чем можно было надеяться. Дозаправиться не удалось больше ни разу, дороги были пустынными, попадающиеся на маршруте деревеньки казались мертвыми. Один раз они увидели над домом триколор и даже удивились – сюда война, похоже, еще не добралась. Впрочем, триколоры изредка попадались и в очевидно оккупированных городах – с ними новая власть не особенно, наверное, и боролась. Оставив сослужившую свое машину в каком-то раздолбанном хоздворе, не отмеченном в их картах, все трое дотопали последние километры до залива пешим ходом и почти налегке. Пригибаясь и оглядываясь. Наткнувшись на что-то вроде разрабатываемого гравийного карьера, пообщались со сторожем. Тот почему-то не сбежал, продолжал сторожить оставленную технику и слушал радио. Лет сторожу было под семьдесят, «поляков» он встретил матами, и, когда ему, четырежды повторив одно и то же, доказали, что свои, он смешно и долго извинялся. Настоящие поляки его бы к этому времени давно застрелили бы на фиг. Сторож и рассказал им про оборону Кронштадта.
