Я-то, конечно, не мог ничего возразить, однако мой отец мог, и он наконец высказался.
— Может быть, всё это правда, Франс, но я скажу тебе одно — это очень скверная война, и она завершится большим несчастьем! Особенно, если ты окажешься на проигравшей стороне.
— Так что же нам делать — избегать выбора сторон?
— Почему бы и нет? Ведь была же Голландия нейтральной во время Первой мировой войны!
— На этот раз слишком поздно менять свой выбор. Нравится нам или не нравится, но Голландия уже вовлечена в войну. Нейтралитет сейчас не является предметом обсуждения!
— Возможно, не является для страны, — сказал отец, — но это мой выбор!
Мать заёрзала на стуле и кинула на отца взгляд, не поощрявший его политические доводы.
— Я поясню тебе, почему человек не может быть нейтральным сам по себе, — сказал дядя Франс. — Потому, что ты обязан сделать правильный выбор, если хочешь прокормить свою семью!
Он коснулся больного места.
Отец откинулся на спинку стула.
— Мы пока ещё не голодаем!
— Ещё нет! Но предстоит долгая война, и ты прав, ситуация будет ухудшаться, прежде чем она улучшится. Я же не призываю каждого присоединиться к NSB. Я только говорю, что люди могут, по крайней мере, выслушивать наши призывы, как вот только что делала моя сестра.
Он улыбнулся ей, и она улыбнулась ему в ответ.
В этот момент она была более его сестрой, чем моей матерью или женой моего отца.
Отец никак не отреагировал. Я страстно желал, чтобы он сказал что-нибудь и изменил настроение за столом, пока общее внимание не обратилось в мою сторону.
— Итак, первый шаг, — дядя Франс перешёл на лекторский тон, — выслушивать! Второй — обдумывать! И третий — демонстрировать поддержку! Если же возникнет какое-то осознанное чувство, то тогда, и только тогда, человек должен задуматься о присоединении!
— Большинство из тех, кто присоединяется, — сказал отец, — не проходит такие шаги. Они с вами ради ветчины, а завтра пошлют всё к чёрту!
— Но ведь ты тоже ешь ветчину, — хмыкнул Франс.
И опять отец не смог ничего возразить на это.
Я с ужасом понял, что сделал дядя Франс. Угодив моей матери и пристыдив моего отца, он распространил свою власть на моих родителей, так что теперь они будут ослаблены, защищая меня.
Не чувствуя вкуса еды, я продолжал набивать рот, чтобы не сразу отвечать, если Франс задаст мне вопрос, и, тем самым, получить несколько лишних секунд для обдумывания.
Я сделал большой глоток чая, чтобы легче прожевать кусок.
— А знаете, — произнёс Франс с такой интонацией, как если бы мысль пришла ему на ум только что, пока он размешивал сахар в своей чашке, — вы знаете, вопрос о нейтралитете относится не только ко взрослым, он относится также и к детям. Во всяком случае, к мальчикам, которые сейчас подрастают!
Он посмотрел на меня, но я не посмел встретиться с ним взглядом.
«Это приближается! — подумал я. — Это всё сейчас обрушится на мою голову!»
— Что же происходит с мальчиками? — спросила мать, адресуя все свои вопросы только брату.
— Мальчики бывают глупы, и они любят приключения!
— Так же, как и некоторые взрослые мужчины! — съехидничал отец, и Франс запнулся, соображая, как ему отвечать на это.
— Да! — продолжил Франс, делая вид, что соглашается. — Некоторые мужчины — да! Но я сказал, что мальчики, некоторые конкретные мальчики, глупы и любят приключения!
Теперь-то родители поняли, кого он имел в виду, и я почувствовал, что их внимание сместилось в мою сторону. Мать встревоженно посмотрела на меня. Я ведь вернулся домой поздно; кто знает, чем я занимался в то время, когда вокруг идёт война? Знай она, чем я был занят на самом деле, ей понравилось бы ещё меньше!
Но я всё ещё надеялся, что хотя бы отец не придаст этому серьёзного значения.
Когда мать сообщила ему, что я спрятал медную вазу в сарае, всё, что он сказал, было: «Я найду место получше!»
— Некоторые мальчики могут быть настолько глупы, что пытаются совершать диверсии против немецких военных автомашин!..
Я услышал тяжёлый вздох матери и почувствовал нарастание отцовской угрюмости.
— А теперь позвольте мне рассказать вам, насколько глупыми могут быть эти мальчики. Они не понимают того, что они делают, и того, что они не могут добиться успеха. Всё, что они делают, будет обнаружено! Однажды они будут схвачены и наказаны за такие дела, а с ними — и их родители, позволившие своим мальчикам совершать подобные поступки, а может быть — кто знает? — даже давшие им своё благословение!.. Да, некоторым глупым мальчикам везёт больше, чем другим. По крайней мере, на первый раз! Но только в том случае, если они были схвачены своим дядей и получили от него хороший поджопник, который — вас интересует моё мнение? — должен быть усилен дома ремнём и повторяться до тех пор, пока вся дурь не выйдет из этого глупого мальчика!
«Это немыслимо, чтобы отец стал бить меня за то, что я глуп и подверг семью опасности! — подумал я. — К тому же, в глубине души ему должна понравиться моя попытка предпринять что-то против этих сволочей! Тогда я готов принять битьё!»
В чём я крайне нуждался в ту минуту, так это услышать хоть одно слово от отца, вроде как сигнал и мне, и Франсу, что мой поступок осуждён и я должен быть наказан. Это было бы правильным действием с его стороны как отца, и справедливо в отношении меня как виновника.
Однако ни единого звука не сорвалось с губ моего отца, продолжавшего жевать нацистский хлеб. Мать была слишком взволнована, чтобы что-то говорить. А Франс, казалось, желал поддерживать молчание так долго, как получится.
Воздух в комнате превращался в медленно трескающееся стекло. Невозможно, невыносимо выдержать ещё даже одну секунду!
И тут я был спасён наиболее неожиданной подмогой — близнецами!
Они начали плакать в соседней комнате, и мать вскочила, чтобы бежать к ним.
Ничего не было сказано в течение того времени, пока она отсутствовала. Франс повернулся, глядя ей вслед, отец выстрелил в меня злобным взглядом и опять уставился вниз, в стол, а я — я не знал, куда спрятать глаза!
Мать возвратилась к столу, держа по близнецу в каждой руке, и сказала тоном укора:
— Без сомнения, все эти разговоры разбудили их!
Никаких резких слов не могло быть сказано теперь, когда малыши появились за столом.
— А как поживают мои маленькие племянники? — спросил Франс у моей матери.
— Пока всё в порядке, но я волнуюсь за них! Жизнь становится всё страшнее и страшнее; стало трудно раздобывать мыло; я переживаю из-за возможных болезней. Если бы они хотя бы получали достаточно еды, но…
