— Вот это здорово!
— Ну и Гога! Просто мастер!
— Гроссмейстер! — заговорили все разом, когда Гога объявил мне мат.
— Гога, ты прямо как Ботвинник.
— Я бы сказал, что мой стиль больше походит на алёхинский, — заметил Гога.
Многие с удивлением повернулись к Алёхе — мальчугану семи лет, который неизвестно каким образом очутился среди нас, учеников шестого и седьмого классов.
— Это не я! — испуганно проговорил Алёха и на всякий случай попятился.
— Эх, вы! — рассмеялся Гога. — Алёхин — это был шахматист такой, чемпион мира.
— А мы не знали…
— Ну и Гога! Все ему известно!
По всему было видно, что Гоге нравились отзывы о его игре и шахматных познаниях, хотя он старался казаться равнодушным.
— Может, найдется кто-нибудь посильнее? — растягивая каждое слово, сказал «мастер».
С этих пор на нас напала «шахматная болезнь». Во дворе стали устраиваться шахматные турниры и первенства. Победителем всегда оказывался Гога Ренкин. Авторитетом он пользовался огромным. Со всеми спорными вопросами и недоразумениями при играх обращались к нему.
Он стал заметно важничать, в его речи появились словечки: «ну-с», «так-с», «вот-с», но мы это прощали. Чемпион двора! Тут уж ничего не поделаешь. Если по какой-нибудь причине ребята не могли закончить партию, шли к Ренкину. А Гоге стоило лишь мельком взглянуть на доску, и он говорил: «Так-с, позиция черных заслуживает предпочтения». Или: «У белых богатая шансами игра на ферзевом фланге». Или: «Ну-с, здесь играть нечего. Белые в блестящем стиле проводят комбинацию и выигрывают».
Подобные оценки, которые Ренкин называл анализами, не оспаривались. Правда, однажды кто-то решился возразить Гоге, но чемпион нахмурился:
— Вначале изучи теорию, тогда и рот раскрывай.
Больше никто с ним не спорил.
В скором времени мы решили выпускать свою шахматную газету.
С одобрения Ренкина ее назвали «Цугцванг». Газета следила за нашими шахматными событиями, а Гога Ренкин часто писал заметки в отдел «О повышении мастерства».
Так вот, в эти дни «шахматного периода» и прославился мой друг Борька Ермаков с «рыжего двора».
Увидев как-то раз собравшихся около столов ребят, он спросил у меня, что там происходит.
— Это шахматный турнир, — ответил я. — Вон за тем столом, где больше всего болельщиков, играет наш чемпион Гога Ренкин — шахматист смелой фантазии и высокой техники.
(Я и сам не заметил, как стал употреблять Гогины выражения, которые сделались у нас очень модными.)
Борька улыбнулся и сказал:
— Пошли, посмотрим.
— А, «рыжий двор» пришел к нам подучиться! — проговорил Гога, увидев Борьку. — Что ж, учись, пока я жив.
Ребята одобрительно засмеялись.
Когда смех утих, чемпион пристально посмотрел на Костю, который сейчас опять играл с ним, и сказал:
— Да-с! Положение катастрофическое.
Костя, конечно, и сам это понимал: он растерянно бегал глазами по шахматной доске и наконец, видя всю бесполезность сопротивления, положил набок своего короля, — так Гога учил нас сдаваться.
— Что, ты сдался? — вдруг удивленно вскрикнул Борька. — Чудак! Ведь ты же следующим ходом ставишь мат!
Мы уже давно перестали делать попытки нападать при игре с Гогой и только защищались от его неотразимых атак. Поэтому все посмотрели на Борьку, словно он свалился с Луны.
— У Гоги алёхинский стиль, а ты… — начал было кто-то.
— Вот что, Гога. Давай сыграем разок, — предложил Борька.
Ренкин уже расставил фигуры.
— А ты плакать не будешь? — спросил он.
И партия началась. Противники выбрали спокойное развитие фигур, и некоторое время мы не замечали какого-либо обострения.
— Ну-с, мощный пешечный центр позволяет мне перейти к активным действиям, — заговорил Гога.
Все приготовились быть свидетелями Борькиного разгрома. Лишь Борька оставался невозмутимым. Казалось, он не обратил никакого внимания на грозное замечание.
— Смотрите, — снова раздался голос Ренкина, — противник будет вынужден укреплять королевский фланг.
— Прежде всего я вынужден взять у тебя коня, раз ты его не защищаешь и не собираешься убирать. — И Борька взял у Гоги коня.
Мы от изумления раскрыли рты. Но Ренкин как ни в чем не бывало сказал, что он умышленно пожертвовал конем и что его противник не обнаружил главной угрозы.
— По-моему, — проговорил Борька, — ты просто зевнул. Поэтому можешь взять коня назад. Я не люблю случайно выигрывать.
— Так ты уже решил, что я побежден? — вскипел Ренкин. — Как бы не так, молодой человек! У меня позиционный перевес. Недаром ты хочешь вернуть мне коня и восстановить прежнее положение.
Вскоре Гога отдал опять одну пешку, а затем и другую. Мы уже не волновались: понимали, что Гога «жертвует» с целью.
В это время меня отозвала в сторону мама на пять минут.
— Вы не знаете, как я силен в эндшпиле, — уходя, услышал я слова Гоги.
Когда я вернулся к столу, среди ребят царило необычайное оживление.
— Что случилось? — спросил я одного.
— Мат!
— Да, Гога действительно силен в эндшпиле, — вырвалось у меня.
— Может быть, и силен, но только он проиграл Борьке с «рыжего двора».
— Как?
— А так! Получил мат, и все тут.
Я подошел поближе к шахматистам.
— Хочешь, сыграем вторую партию? — предложил Борька Гоге.
— Ты думаешь, я не смогу оправиться после трагической ошибки? Это случайность.
Началась вторая партия. Гоге и на этот раз пришлось признать себя побежденным.
— А теперь, — поднимаясь, сказал Борька, — попробуйте сыграйте с ним. Только не слушайте, что он говорит. Он будет вас пугать, а вы не обращайте внимания.
Мы с Борькой ушли.
На следующий день я узнал, что после нашего ухода Гогу обыграл Костя. Захотели сразу же сразиться с «чемпионом» и другие, но Ренкин отправился домой, сказав, что у него заболела голова.
Еще издали мое внимание привлек веселый шум собравшихся у нашего «Цугцванга». Около газеты всегда толпились шахматисты: обсуждали положение в турнирных таблицах или Гогины теоретические статьи. Сейчас все смеялись. Приблизившись, я увидел, что в отделе «О повышении мастерства», где еще вчера была заметка Ренкина «Развивайте шахматную интуицию!», красовалась карикатура: длинным языком Гога передвигал пешку.
А под рисунком были такие стихи:
