Лишь Кристина, проходя мимо Андрея, обронила в пространство:
– Друзья познаются в беде.
После уроков Андрей не спеша, стал собираться. В животе тоскливо ныло, и сердечко находилось не на месте. Он боялся шпаны и боялся, что не выдержит и заплачет на глазах у всего класса, и Кристина это увидит.
Что делать-то? Обращаться к учителям? Да пусть лучше изобьют до смерти, но только не к учителям. Авторитет Андрея после этого, нужно сказать и так не сильно высокий, упадет ниже плинтуса.
Он осторожно выглянул в окно. У ворот школы собрался почти весь класс, лишь несколько человек не хватало – самых предусмотрительных – чуть что, не видел, не знаю, моя хата с краю. Да и не стояло меня там. А о том, что произойдет и так можно узнать, попозже, позвонив по телефону кому-нибудь из тех, кто остался поглядеть.
Андрей метнулся к запасному выходу – заперт на замок. Оставалось только выходить на школьный двор – будь, что будет!
– Ну, ты долго копаться будешь? Все только тебя и ждут, замерзли уже. Не май месяц, полчаса стоять! – заглянул Витька.
– Иди-иди! – подтвердила уборщица тетя Катя. – Набедокурил, небось, теперь выйти боишься? Иди, держи ответ перед коллективом! Ответ всегда тяжело держать – а не хулиганничай, не пакости товарищам!
Она надвигалась со шваброй прямо на Андрея. Выхода не было. Витькина голова все торчала в дверях – в глазах росло нетерпение. Андрей вышел на крыльцо. Рядом с крыльцом росло дерево. На дереве сидела ворона. Не утрешняя ворона, другая. Рядом нахохлился воробей.
Над школой невидимкой завис треугольник.
– А меня сейчас будут бить. А может, и совсем убьют! – сообщил Андрей вороне.
Ворона огляделась, подумала и сказала:
– Подожди чуть-чуть.
С громким карканьем она сорвалась с ветки и полетела за школу. Собравшаяся толпа засмеялась – ворона толстого испугалась.
– Ворона поживу почуяла, сейчас своих приведет! – сказал Вовчик.
Все опять засмеялись. Небрежно раздвинув толпу, вперед вышло пятеро ребят. Четверо довольно крепкие, высокие, лет по шестнадцать – семнадцать. Пятый – маленький, щупленький. Он-то и направился прямо к Андрею.
– Мальчик, дай, пожалуйста, закурить! – попросил он.
– Я не курю, – ответил Андрей.
– Мальчик, я не спрашиваю, куришь ты или нет. Это твое личное дело. Дай, мне, пожалуйста, закурить.
– Ну, нет у меня! – ответил Андрей.
– Мальчик, почему ты меня обманываешь? Вон же в кармане нагрудном у тебя пачка сигарет! – шкет протянул руку.
Андрей опустил голову, посмотрел на карман. Шкет ловко ухватил его за нос. От боли у Андрея, аж слезы потекли.
Он машинально стукнул обидчика по руке.
– Братва! Он дерется. Все видели, как он меня ударил? – заорал тот.
– Да! – дружно ответила четверка и стала окружать Андрея.
– Ты зачем маленьких обижаешь? – спросил один. – Думаешь здоровый, так и маленьких обижать можно?
Он цвиркнул сквозь зубы – плевок попал Андрею в лицо. Андрей размахнулся и… получил удар в ухо.
– Хулиган! – радостно закричал Костян Андрею. – Почему ты наших товарищей обижаешь! Зачем ты их бьешь? Что они тебе сделали?
– Мы сейчас дяденьку милиционера позовем! – поддержала его Ленка. Она, с двумя «подружками», которых в классе называли подпевалами, держала Кристину, пытавшуюся хоть как-нибудь помочь Андрею.
– Сейчас прямо и позовем! – надрывались Вован и Борька.
Все четверо веселились от души. Сегодня они хозяева жизни и уверены, что так будет всегда.
Четверка, нанятая Костяном, тоже покамест развлекалась: они толкали Андрея друг – на друга, лишь мелкий бегал вокруг и старался пнуть побольнее. Иногда ему это удавалось.
– Это что тут происходит? – раздался голос директора.
Он подошел к Андрею. Грозно нахмуренные брови и злые глаза, хорошего не сулили.
Андрей замер. Попадет сейчас и правым и виноватым. Или как бабушка говорит – и правым и левым, а тем, что посередке – особенно.
– А мы ничего, дяденька, мы так, шуткуем. Ведь, правда, мальчик? – шкет нагло поглядел на директора и, требовательно, на Андрея.
Взгляд его говорил:
– Подтверди, хуже будет!
– Да, Николай Васильевич. Мы так, балуемся, стоим, – промямлил Андрей.
– Идите лучше, уроки учите. А ты, Толстов, пойдем со мной. Разговор у меня к тебе есть! – директор положил тяжелую руку на плечо Андрею. – Пошли, пошли. В выходные успеете набаловаться.
Директор, не отпуская плечо, повел Андрея к себе в кабинет на второй этаж.
– Ну что? Попался? Так я и знала, что ты чего-то напакостил! – встретила их в вестибюле уборщица, тетя Катя. – Иди теперь, держи ответ.
– Я, тетя Катя, по делу Андрея к себе позвал, а не наказывать. Тем более, я вроде за ним пакостей не замечал, ни крупных, ни мелких, которые в десятки раз подлее, хоть и мелкие, – сказал Николай Васильевич.
– Знаю я, какие у них могут быть дела. Напакостил и весь сказ! – тетя Катя махнула на них тряпкой и пошла к себе в каморку, где хранила швабры, деревянные лопаты для уборки снега, метлы. Андрей знал эти подробности потому, что ведра и тряпки для уборки класса, брались тоже в этой же каморке.
Кабинет Николая Васильевича находился в конце коридора. Правда, на каждом этаже по два входа – выхода. Так что можно считать и в конце коридора и в начале. И так и этак правильно. Уроки давно закончились, и им никто не попался навстречу. В пустом коридоре стояла тишина.
– Присаживайся! – пригласил Николай Васильевич Андрея.
– Что? Бить хотели? Можешь не отвечать, мне и так все понятно.
– Ты смотри, сколько лет прошло, а приемы те же остались, – сказал он, глядя мимо Андрея.
– Какие приемы? – спросил Андрей.
Директор молчал.
– Какие приемы, Николай Васильевич? – переспросил Андрей.
– А, не обращай внимания. Так, мысли вслух, – сказал Николай Васильевич.
Но, видя, с каким любопытством смотрит на него Андрей, Николай Васильевич пояснил:
– В дни моей молодости, когда я был примерно твоего возраста, наши хулиганы применяли такие же приемы. Вперед посылается маленький задира, который нахально лезет на тебя в драку. Ты естественно отталкиваешь его. Ну и все. Как правило, этого вполне хватало, что бы на сцену выходили ребята постарше и с криками:
– Ах! Ты маленьких обижать? – набрасывались на тебя.
– Вообще-то, я тебя пригласил не для того, чтобы рассказать о своей молодости. У меня к тебе вот какое дело: я слышал, ты стихи пишешь? А не мог бы ты написать рассказ или того лучше повесть о себе, о своих товарищах?
