Я сажусь на корточки; должен же быть какой-то предел тому, сколько раз за день я могу ошибиться. Я как раз собираюсь ползти обратно через двор, как вдруг в дальнем конце коридора мелькает чья-то фигура. В течение секунды мой потрясенный мозг судорожно пытается найти формулу типа «Остановись, упади и откатись», которая объясняла бы, что нужно делать, если вас вот-вот уличат в шпионаже. Я делаю выбор в пользу БСВН — беги со всех ног.
Я совершаю стремительный прыжок с крыльца и, больно ударившись пятками о землю, бросаюсь наутек, сопротивляясь желанию оглянуться назад даже тогда, когда слышу резкий скрип распахнувшейся и вновь захлопнутой двери. Высокая трава мешает мне бежать, и я впадаю в такую панику, что воздух вырывается у меня из легких короткими рваными толчками. До кустов сирени остается не больше десяти футов, когда на меня наваливается кто-то тяжелый. Мы оба падаем на землю, и тут атакующий испускает удивленное проклятие.
Я падаю на бок, но под весом человека, навалившегося на меня, перекатываюсь на спину. Я знаю, что нужно держать глаза открытыми, чтобы суметь защититься, но страх заставляет меня зажмуриться, а мозг кричит: «Дура-дура-дура-дура-дура». Я бешено молочу кулаками, но они только отскакивают от плеч нападающего. Внезапно осознав, что мне полагается кричать, я набираю большой глоток воздуха и начинаю вопить. Но мой вопль тут же останавливает рука, зажавшая мне рот.
— Софи.
Это мужской голос, но звучит он тихо и сердито, в то время как голос потенциального убийцы, по моим представлениям, должен быть холодным и угрожающим. Все мое внимание в этот момент сосредоточено на том, чтобы поднять колено и освободить зажатые ноги, так что я не сразу понимаю, что напавший произнес мое имя. Я открываю глаза.
Его черты не изменились, но стали как-то резче и тверже. Я замечаю шрам от камня, который я когда-то бросила в него через забор, и хотя сейчас ночь, я ясно вижу, что волосы у него все такие же черные. Они запомнились мне не такими лохматыми — но ведь тогда мама заставляла его стричься дважды в месяц.
Убедившись, что я его узнала, он убирает руку с моего рта.
— Джеймс? Джеймс Хэллоуэл? — вскрикиваю я, не веря своим глазам, и он снова зажимает мне рот рукой. Я выкрикиваю ему в ладонь еще несколько фраз, большая часть которых не предназначена не только для детских, но даже для моих собственных ушей. На протяжении всей моей тирады он улыбается, блестя зубами в темноте. Это приводит меня в еще большую ярость.
Я не очень-то спортивная и терпеть не могу мячи и кроссовки, но когда-то я ходила на еженедельные курсы карате с таким же рвением, с каким монахини ходят на литургию. Прошло три года, прежде чем мой сенсей сказал Марси, что, как ему кажется, у меня неправильная мотивации Я уверена, что он употребил слово «кровожадный» — непосредственно перед фразой: «Думаю, вам следует забрать ее с курсов».
Теперь я направляю всю мою злость и мучительный страх в один мощный удар по носу. Он закрывает лицо, и я сгибаю колени, чтобы ногами спихнуть его с себя, после чего перекатываюсь в сторону и поднимаюсь на ноги, все еще дрожащие от прилива адреналина. Все эти действия вызывают у меня головокружение, и я наклоняюсь, чтобы перевести дух и переждать звон в ушах. Посмотрев вверх, я вижу, как он с трудом поднимается с земли. Теперь, когда он стоит, я могу добавить к списку перемен еще полтора фута роста.
Некоторые люди (Кэролайн) считают, что я невосприимчива к мужскому очарованию. Это не так. Мальчики всего мира могут не обращать на меня внимания, но это не значит, что я не обращаю внимания на них. Как и любая другая девчонка, я могу впадать в ступор и глупо хихикать в присутствии мальчиков; и, между прочим, единственная причина, по которой я люблю лето — это то, что летом Дэнни Бауманн носит шорты. Так что очарование Джеймса для меня не пропадает впустую. Однако по опыту я знаю, что он невыносимый зануда.
— Не очень-то гостеприимно, — саркастически замечает он, потирая нос и затем засовывая руки в карманы. — Хотя ты всегда делала мне гадости, так что, возможно, мне стоит радоваться и такому приветствию.
Он выжидающе смотрит на меня. Если он ждет, что я выхвачу плакат с надписью «Добро пожаловать домой» и начну подбрасывать в воздух чепчик, то мне придется его разочаровать.
— Прости, а ты ожидал увидеть парад? — спрашиваю я.
— По мнению некоторых, это самое меньшее, что ты могла бы сделать для парня, подарившего тебе твой первый поцелуй.
— Первый поцелуй? Я проснулась в нашем гамаке оттого, что ты пускал слюни на мою щеку! — возмущаюсь я и затем перехожу к делу. — Что ты здесь делаешь?
— Я здесь живу, — отвечает он и показывает рукой на дом, на случай, если я подумала, что он говорит о газоне. — Снова.
— И ты не мог сказать мне это, не опрокидывая меня на землю?
— Оглядываясь назад, я понимаю, что мой план, возможно, имел некоторые недостатки, — отвечает он, но, встретив с моей стороны только злость и недоверие, оставляет свой самоуверенный тон. — Я не собирался с тобой драться. Мне просто нужно было поймать тебя прежде, чем ты вернешься домой и расскажешь всем, что видела меня здесь. — Он окидывает меня долгим оценивающим взглядом. — Знаешь, ты не очень-то быстро бегаешь. Возможно, тебе стоит потренироваться.
— Потренироваться быть жертвой насилия? Попробую. Надо не забыть делать записи. — Сейчас дыхание, по крайней мере, вернулось к нормальной последовательности вдохов и выдохов, а мышцы перестали дрожать. — Что плохого случиться, если все узнают, что ты здесь? Они в любом случае обнаружат это завтра.
— А что будет завтра?
— Школа.
Джеймс издает короткий смешок:
— Поскольку я не собираюсь туда идти, думаю, мою тайну никто не раскроет.
Это меня удивляет. Джеймс всегда любил школу, в основном потому, что примерно в шестом классе он волшебным образом вдруг стал очень популярным. К тому времени, когда он уехал на лето перед началом средней школы, не оставалось ни одной спортивной команды или социальной сети, в которой не было бы его имени. Он даже встречался с Амандой, подругой Кэролайн. Это выражалось в том, что они ходили вместе на школьные танцы, и иногда ее папа возил их на машине в торговый центр. А я, в свою очередь, тогда переживала только из-за того, что когда кто-то указывал на меня друзьям в библиотеке, они отвечали: «А, та девушка», а не «О... эта девушка!».
— Твои поклонники будут разочарованы, — говорю я.
— Сомневаюсь, — отвечает он. — Многое изменилось. — Джеймс вытаскивает из кармана фонарик и начинает щелкать выключателем. Я узнаю источник мигающего света в верхнем окне. Он смотрит на меня с легкой улыбкой. — Оказывается, не так просто передавать сообщения фонариком, — говорит он, словно читая мои мысли. — Какой был сигнал для «приходи»? Два длинных и три коротких?
— Два длинных и один короткий.
— Отличная память, — замечает он. В голосе его явно слышится издевка, как будто то, что я помню наш давний код, значит больше, чем это значит на самом деле.
