– Я бы хотела быть Жан-Пьером в следующей жизни, – добавляет Симона.
– Придется сначала подправить твою карму, – шепчет Розали.
– Кстати, о карме. Вы слышали по радио про оползни в ста пятидесяти километрах от Нью-Дели?
– Не волнуйся, цыпа моя, Карла не в тех краях.
– Vita di merda![22]
– А! Вот и ты, Джу. Очень вовремя, раковина засорилась, только ты способна мне помочь.
– Porca miseria![23] Почти ничего не продала, а когда уезжала, проколола шину. Морис, тот, что супницами торгует в соседней лавке, меня выручил.
– Выпей сперва чаю, – предлагает Розали, – расслабься.
– А глоточка красненького не найдется?
– Еще слишком рано для вина. Положить тебе ложечку меда?
– Эйнштейн сказал, что, если исчезнут с лица земли пчелы, человеку останется жить всего четыре года.
– Четыре года! Надо ловить каждое мгновение!
Жюльетта снимает их на камеру мобильным телефоном.
– Что бы ты сделала, Розали, если бы знала, что тебе осталось жить четыре года или даже меньше?
– Научилась бы управлять самолетом.
– А ты, Джузеппина?
– Vendetta!
Я, похоже, что-то пропустила, надо попросить Розали, пусть мне расскажет.
Они сидят с чашками в руках среди подушек, кто на пуфе, кто на диванчике. Сверху доносятся крики «браво!». Розали поднимает глаза к потолку:
– Меня тревожит, что она сидит там взаперти.
– Ну она выходит иногда на террасу, смотрит на небо.
– Она ни с кем не разговаривает.
– Разговаривает с бамбуками… и с нами.
– Мне больно за нее.
– Почему?
– Не знаю… Из-за ее уязвимости? Королева на закате царствования!
Розали поворачивается к Жюльетте:
– Когда ты увиделась с ней в первый раз, она выдала тебе свой коронный номер «тысяча мужчин… тысяча искр»?
– Ага, поила меня грушевым нектаром. И рассказывала истории.
– Только это ей и осталось – крутить одну и ту же пластинку, вспоминая былую славу.
– Раньше каждый ее выход был тщательно срежиссирован, она просто чудеса творила. Мужчины изнывали в ожидании, лишь бы она подарила им эти редкие минуты.
– Теперь она строит из себя гранд-даму со своими правилами и диктаторскими замашками, но все дело в том, что она боится стареть. Не может смириться с дряхлением тела, которое всегда было ее верным союзником и главным козырем. Не хочет, чтобы ее разоблачили, вот и прячется.
– До такой степени не хочет, что наглухо закрыла дом для всех мужчин? – спрашивает Жюльетта.
– Она не желает с ними встречаться, потому что не может больше пленять, и отказывается видеть, как женщины переживают то, чего она пережить уже не может.
– Она еще хороша собой.
– В тот день, когда докторша сообщила ей, что у нее поли… ревмато… артрит…
– Ревматоидный полиартрит.
– Вот-вот. Она вышла из кабинета, зашла в кафе выпить кофе и приняла решение: отныне ее любовники будут лишь воспоминаниями.
– И больше не выходит из своей квартиры?
– Мало-помалу суставы утратили гибкость, ноги уже не слушались, как прежде, пальцы скрючило, а потом все стало болеть. Переезжать она не хочет. Предпочитает жить в облаках со своими бамбуками.
И лучше не будет. Надо ей помочь. Я еще зайду к ней.
Все молчат. Розали подливает чаю, приносит миндаль и финики.
– Нам все-таки очень повезло, что мы живем здесь все вместе.
– А как называется этот дом? – спрашивает Жюльетта.
– Как называется?
– Ну да. Дают же имена домам у моря: «Ласточка», «Беззаботный», «Самсара»…
– Мы об этом думали.
Они действительно проводили целые воскресенья над словарями, обмениваясь словечками из юности и названиями любимых романов. Но так ничего и не придумали.
– В конце концов, это ведь дом Королевы, – говорит Жюльетта. – «Звезда балета»… «Небесная королева»…
– «Челестина»… «Каза Челестина»[24], – решается Джузеппина.
– Небеса означают блаженство. «Челестина» – мне нравится, – кивает Розали. – Симона… «Каза Челестина»?
– Si.
– Жюльетта?
– Я за.
– Джу?
– А как же! Это ведь я придумала.
Почти.
– Принято единогласно.
– Слушайте, небожительницы, лестницу не мешало бы подновить. Нам нужен маляр, – говорит Розали.
– МАЛЯРША! – поправляет Джузеппина.
– Мсье Бартелеми остановил меня на днях на улице, чтобы поведать, что электричка – вовсе не женский род от электрика, а слово аптекарь женского рода вообще не имеет. Аптекарша – это жена аптекаря, добавил он, очень довольный наглядным примером. Я не стала ему говорить, что в «Ларусс» уже десять лет как внесли изменения.
– Так кто знает женщину-маляра?
– Или хотя бы пенсионера?
– Почему пенсионера? Зачем непременно старик? – протестует Жюльетта.
Молодой и красивый, явится в спецовке и майке, от него будет пахнуть краской, но еще и мужчиной будет пахнуть, он предложит мне выбрать цвет и выкрасит мой этаж в три слоя.
– Довольно, Жюльетта! Ты тоже поставишь крест, когда поймешь. А пока, если хочешь здесь остаться, изволь соблюдать правила.
– Ладно, Королеву я понимаю, но вы… почему вы живете в доме, куда мужчинам вход воспрещен?
– А ты бы поселилась в кондитерской, если бы сидела на диете?
– Так это диета? – хмыкает Жюльетта.
– Мы не поставили крест на любви.
– Любовь, настоящая любовь – это прекрасно.
– Мы поставили крест на безумной надежде ее пережить.
– На русских горках.
– На полигамии.
– На мечте соединить Северный полюс с Южным.
– Мы не хотим каждый день по тысяче раз склеивать осколки.
– Не хотим свихнуться, обнаружив, что он – не тот, кем прикидывался.
– Не хотим ни в ком растворяться, лезть вон из кожи и подрезать себе крылья кому-то в угоду.
