Ознакомительная версия. Доступно 6 страниц из 30
– Учти, Уткин, я все про тебя знаю, – Аврора вдруг остановилась и уставила на меня свой укоризненный палец. – Все!
– Прямо все-все-все? – поинтересовался я.
Аврора сощурилась.
– Все.
– Например?
– Например, ты любишь играть с людьми, – Аврора сузила глаза и стала еще красивее. – Жестокие забавы, мерзость всякая. Вот эта твоя последняя выходка – я имею в виду всем известную историю с ботами-рабами, она закончилась весьма печально! Твой друг, кажется, его звали Виталием… Насколько я знаю, его лечат до сих пор. После твоего эксперимента он отказывался от пищи почти месяц!
Это Потягин. Отказывался от пищи. Но это он не из-за меня отказывался, а из-за своей нечистой совести. Когда совесть не чиста – в рот не лезет колбаса.
– Когда совесть не чиста – в рот не лезет колбаса, – сказал я. – Между прочим, я не один в этом лагере, ты тоже здесь. Так что не особо увлекайся моим заклеймением, у тебя у самой руки по горло в кукурузе…
– Я никогда никому не вредила! – завелась Аврора. – Никому! А ты… Ты просто… Слов нет! Другие ребята тоже безболезненно из твоего опыта не вышли! У них серьезные нарушения психики…
– У них эти нарушения и до меня диагностировались. Знаешь, один был помешан на шишках – рисовал шишки, фотографировал шишки, строил из шишек замки, даже будку себе из шишек построил…
– Ты их нравственно искалечил! – выдала Аврора.
– Они сами согласились, – напомнил я. – Никто их не заставлял…
– Я буду за тобой приглядывать! – Аврора опять уставила в меня недремлющий палец.
– Это честь для меня!
Я послал ей воздушный поцелуй.
– Знаешь, я входил в дискуссионный клуб, он назывался «Чугунный поцелуй»…
Аврора выскочила.
Я положил штуцер на плечо и тоже удалился. Выбрался из тира на поверхность, огляделся по сторонам. Хотел спуститься к морю. Поплавать или у бассейна поваляться – что еще делать во второй половине дня? Даже спустился почти до середины лестницы, но тут что-то настроение испортилось. Сел на ступеньку, смотрел, как муравьи ползают. Обычно тоска меня не терзает, обычно я что-то придумываю все время…
Но тут вот загрустил. Как-то настроение испортилось. Наверное, это из-за места. Тут столько лет делали скучный фарш из нормальных людей, переплавляли червонное золото в тусклый свинец, загоняли в паруса обыденности дикие ураганы незаурядности, одним словом, столько лет всех били по рукам и по голове, что воздух отравился. И земля. И вода. У острова была явно вредная, исправительная энергетика. Я заметил, что даже муравьи тут как-то не так ползали – чересчур правильно и организованно. По порядку.
От этого мне стало не по себе, я покинул мраморную лестницу и поплелся в свое бунгало. Там залег в койку и попробовал спать. Не получилось.
В семь часов зазвонили к ужину, но я не пошел, хотя помнил про вкуснющие пироги. Лежал, прислушивался к себе, к природе. Стемнело быстро, с моря потянул ветер, я вдруг с ужасом почувствовал, что мне тоже хочется немного перевоспитаться. Как муравью. Бросить баламутить, стать как все. Выйти из Ордена Реконструкторов, вернуться в дискуссионный клуб «Батискаф». Вернее, в «Дубраву-Д». А потом поехать на Шпицберген, бурить туннель плечом к плечу с отцом.
Я чуть не завыл – так ярко представились мне все эти страшные картины.
И понял, что надо отсюда бежать.
Пока не поздно.
Глава 4Вся королевская рать
Рано.
Думал, что разбудят в семь, не позже, и проснулся загодя, чтобы не доставлять своим мучителям удовольствия. Но будить меня никто не собирался, мог бы и до часа валяться. С утра никто в колокол не звонил, видимо, только к ужину так красиво звали. Ну, не звали и не звали, я тоже в бой не рвался. Да и есть уже не хотелось. Не спал почти всю ночь, думал. Вот эта Аврора бросила мне в лицо, что я им жизнь испортил. Урбанайтесу, значит, Потягину…
А чем я им испортил, собственно? Я их и пальцем не тронул, ну, только в целях самообороны. А они меня плетьми отстегали! Бросили в джунглях к столбу прикованным! И тут глаза! Красные! Я там чуть из шкуры не выпрыгнул…
После этого говорить, что пострадали Потягин, Урбанайтес и всякие Октябрины просто бессовестно! Когда через три дня прибыли агенты Карантинной Службы, я был похож на фаршированный перец. Меня пять часов в криокамере держали! А Потягин, видите ли, есть не может…
Нет, мир несправедлив в высшей степени, один есть не может, другого в мерзлоту вмораживают.
Я болезненно поморщился и поднялся.
В окне кто-то маячил. Тень. Отца Гамлета. Хотел стрельнуть из штуцера, так, на локоть выше, только для острастки, но потом просто спросил:
– Кто там?
В ответ что-то проскрежетало. Понятно, Заскок. Наглый бот с глупой мордой. Наблюдает за мной. Ну и пусть.
Я тщательно умылся, шуганул таракана, выбрался наружу. Солнышко светит, соловей поет, красота. Со стороны столовой кашей пахнет, аппетит пробуждается. Чего сидеть, отправился завтракать, надо было подкрепить силы.
Шагал по аллее им. Макаренко, оглядывал окрестности. Заскок за мной, скрипел, и мне казалось, что даже вздыхал.
И играл на баяне. Баян болтался на худых железных плечах и издавал стонущие звуки, присущие скорее волынке. Мелодия в них плохо различалась, но зато различалось ощутимое упоение, играл Заскок с удовольствием.
Было от чего повздыхать.
Бунгало были по-прежнему пусты. Никого, флажки опущены.
Школа была пуста. Двери нараспашку, окна скрипят ставнями, на крыше флюгер свернулся, болтается без дела. Школа, кстати, еще мрачнее тира, что-то похожее на артиллерийское училище – два этажа армированного пенобетона, по углам башенки, в таком не захочешь – перевоспитаешься.
Спорткомплекс был пуст, выглядел грустнее всего. Витражи разбиты, перед входом груда тертого ржавчиной спортинвентаря – гири, штанги, тренажеры, вдоль стены спят боксерские груши. Видно, что нога человека не ступала сюда уже давно.
В столовой тоже. Все стулья на столах, только в углу один стол с приборами. А за столом Аврора. Сидит, грызет свои заплесневелые батончики, запивает кипяточком. Заскок забежал вперед, с раздачи выглянул, мне промигал – каша готова, извольте кушать. Баян сиротливо скучал на подоконнике.
Притащил мне апельсиновый сок и овсянку, сообщил, что на обед будет курица и пальмовый суп. Я сказал, что от пальмового у меня икота начинается, мне бы березовый. Заскок привычно выпал в осадок, пришлось срочно его успокоить, что пальмовый я тоже вполне употребляю, не плесенеед какой-то.
Аврора громче захрустела своими батончиками, с этаким протестом. Впрочем, она, видимо, всегда протестует. Я устроился прямо напротив нее, бухнул в овсянку большой кусок масла.
Ознакомительная версия. Доступно 6 страниц из 30
