Маленький открытый карий глаз, который смотрит на Малин, словно желая что-то сказать ей, о чем-то попросить.
Она отводит взгляд и кричит, обращаясь к пожарным с желтыми покрывалами:
– Вот здесь еще! Здесь еще накройте.
* * *
Кого ты видишь, Малин, меня или мою сестру?
Не знаю, не хочу смотреть, видеть останки того, что было мною, моей сестрой и мною.
Нам было по шесть лет, Малин.
Шесть лет.
Разве может жизнь быть такой короткой?
Мы хотим еще.
Может быть, ты можешь продлить нам жизнь, Малин? А папа – где он? Почему он не здесь, он должен быть здесь, и мы хотим, чтобы он был здесь, потому что маму увезли на «Скорой», она почти с нами, правда?
Тут темно и одиноко, а этот белый песик, который танцует на месте, такой жуткий… Убери его, Малин! Убери песика!
Ты уходишь прочь по площади, не в силах смотреть на щеку и глаз. Осколки стекла хрустят под твоими черными выходными туфлями, и ты думаешь, сколько человек погибли. Двое детей? Две девочки? Кто-то еще?
Теперь мы все знаем, Малин, знаем все твои мысли, хотя нам всего по шесть лет. Внезапно мы все знаем и владеем языком, и с этими знаниями приходит понимание, что мы ничего не знаем, – и это пугает нас, так пугает, что ты слышишь наш страх, свистящий в воздухе, как звук собачьего свистка, – он вроде есть, и его вроде бы нету.
Свен Шёман и Зак стоят возле черной машины перед «Мёрнерс инн». Ты приближаешься к ним, Малин.
Ты тоже боишься, не так ли? Боишься того, куда может увести тебя этот взрыв. Боишься той страсти, той тяги к ясности, которую наша страшная и внезапная смерть может вызвать в тебе.
И тогда все самые злые силы снова пойдут плясать в тебе.
Нам было по шесть лет, Малин.
Всего шесть.
Потом нас уничтожили. И ты знаешь, что мы можем уничтожить тебя.
Поэтому ты любишь нас, не так ли? Потому что мы можем дать тебе успокоение. Такое же успокоение, которое можешь подарить нам ты.
* * *
Свен Шёман наклоняется к машине; на фоне ее черного лакированного бока его профиль и глубокие морщины на лбу кажутся еще отчетливее, придавая его лицу выражение суровой, непоколебимой решительности.
Несмотря на внешнее спокойствие, все они перевозбуждены.
Зак только что поздоровался. Кивнул ей особым образом, который означает: «Привет, напарница, начинаем работать». Она посмотрела на него и подумала: «Что бы я делала без тебя, Зак? Случись с тобой что-нибудь – справилась бы я с этой работой?»
Похоже, Зак вдыхает в себя запахи площади, его суровые зеленые глаза видят дальше, чем позволяет зрение.
– Двое погибших, не меньше, – произносит Малин. – Двое маленьких детей.
Зак кивает, закрывает глаза.
– Одна женщина получила тяжелые ранения, – говорит Свен.
– А сколько всего раненых? – спрашивает Малин.
– Более тридцати, – отвечает Свен. – В основном легкие ранения. Порезы. У большинства все не так страшно, как кажется на первый взгляд.
– Да, плохо дело, – говорит Зак. – Двое детей, стало быть? Какого возраста?
– Этого мы пока не знаем, – отвечает Малин. – Но того, что я видела там, достаточно, чтобы предположить: как минимум двое детей. Карин и ее группа только что приехали, они займутся этим.
Уголком глаза Малин видит, как красавица Карин Юханнисон, судмедэскперт, направляется в сторону желтых пластиковых покрывал на земле, под которыми лежат детские щеки.
– Существует ли риск второго взрыва? – спрашивает Малин. – Когда речь идет о теракте, часто так и бывает – сначала один взрыв, потом второй, когда люди кидаются в панике в одну сторону.
– Именно так было в Куте на Бали, – кивает Зак.
– Надо убрать отсюда любопытных, – говорит Свен. – Поставить более мощное оцепление, охранять место происшествия собаками, отправить раненых. Допросить всех, кто что-либо видел.
– Мне кажется, второй бомбы все же нет, – произносит Малин. – В противном случае она взорвалась бы сейчас.
– А мы точно знаем, что это была бомба? – спрашивает Зак. – Может быть, это было что-то другое?
– Что именно, черт подери? – спрашивает Свен, и Малин думает, что лет десять не слышала, как он ругается, если вообще когда-нибудь слышала, и видит в его глазах первые признаки паники. Он проработал в полиции почти тридцать пять лет, видел и слышал все, и вот теперь такое: мощный взрыв, бомба среди бела дня, прямо на центральной площади города… Непонятно, с какого конца взяться за дело. Как защитить жителей города? Как защитить себя, своих коллег, пока они выполняют свою работу? А вдруг эта задача окажется им не по плечу?
– Утечка газа, – спокойно отвечает Зак.
– Газом в Линчёпинге не пользуются уже десять лет.
– А может быть, это была неудачная попытка ограбления? – спрашивает Зак. – Кто-то пытался взорвать банкомат?
– Уж больно мощная тут была бомба, – говорит Свен. – Но, конечно же, неуклюжих грабителей пруд пруди. Я только что заходил в банк – никакой попытки ограбления перед взрывом не было. Но они все в шоке, и нам придется допросить сотрудников банка как можно скорее.
– Тут нечто другое, – задумчиво произнесла Малин. – И мы все трое это знаем.
– Кто-нибудь звонил, угрожал?
– Нам никаких звонков не поступало, – отвечает Свен.
Черный «Мерседес» пробрался через заграждение, полицейские в форме пропустили его – и теперь он останавливается у кинотеатра на Огатан. Из него вылезает Карим Акбар, начальник линчёпингской полиции, одетый в черный с белой полосой костюм и отутюженную розовую рубашку.
Малин снова оглядывает площадь и замечает нечто, на что не обратила внимания раньше, – как Даниэль Хёгфельдт из газеты «Корреспондентен» и еще несколько журналистов ходят среди легкораненых, все еще находящихся за заграждением.
Неужели никто не может увезти их?
Она слышит вопросы журналистов, как фоновый шум, слышит щелканье фотоаппаратов, видит, как мигают красные лампочки записи на видеокамерах, и слышит голос Карима:
– Сегодняшнее происшествие станет крупнейшим событием в нашей жизни. Натиск СМИ уже начался.
И ей хочется дать ему по морде, крикнуть ему: «Сегодня погибли дети! Их разорвало на мелкие куски! А у тебя одни СМИ на уме!»
– Карим, – спокойно произносит Свен. – С большой вероятностью можно утверждать, что на площади сегодня взорвалась бомба. По всей видимости, погибли двое маленьких детей и одна женщина получила тяжелые раны. И еще много раненых. Наверное, это и есть сейчас наша главная проблема, не так ли? А не СМИ.
