Когда я пил кофе в кафетерии, завыла сирена. Времени добраться до нормального бомбоубежища у меня не было; я и еще несколько человек забежали в ближайшую университетскую постройку – с толстыми стенами и почти без окон. Я оказался в компании нескольких испуганных студентов и хмурого лектора, который как ни в чем не бывало уселся на бетонные ступеньки доедать свой сэндвич. Кто-то из студентов сказал, что слышал вдалеке взрыв, а значит, можно спокойно выходить, но лектор, жуя, заметил, что иногда с территорий выпускают больше одной ракеты и поэтому хорошо бы еще несколько минут подождать. Собственно, пока мы ждали, я и узнал в одном из присутствующих Коби, чокнутого мальчика из моей рамат-ганской школы, которому так понравилось учиться в пятом классе, что он остался там на лишний год.
Теперь Коби было сорок два, и он совершенно не изменился. Не то чтобы он особенно молод, просто даже в младших классах Коби выглядел так, будто приближался к среднему возрасту, – толстая волосатая шея, сильное тело, высокий лоб и улыбчивое, но суровое лицо стареющего ребенка, уже успевшего кое-что узнать об этом дурацком мире. Задним числом следует заметить, что мерзкий школьный слух, будто Коби давно начал бриться, скорее всего, был правдой.
– Ничего себе! – сказал Коби, обнимая меня. – Ты вообще не изменился. – И прибавил для точности: – Даже рост совсем как в младших классах.
Мы поболтали о том о сем. Постепенно остальные набрались смелости выйти наружу, и мы с Коби остались одни.
– Эта ракета – прямо дар небес, – сказал Коби. – Представляешь, если бы не этот «кассам»[9], мы могли бы пройти мимо друг друга и не встретиться.
Коби сказал, что живет не здесь. Он приехал разведать, что да как. Теперь, когда Беэр-Шева оказалась в пределах досягаемости ракет, здесь возникли очень даже серьезные перспективы в смысле недвижимости. Цена на землю рухнет; государство выделит дополнительные разрешения на застройку. Короче, предпринимателя, который сейчас правильно разыграет свои карты, могут ждать великолепные возможности.
Последний раз мы виделись почти двадцать лет назад. Тогда над нами тоже летали ракеты – «скады», которыми Саддам Хусейн поливал Рамат-Ган. Коби все еще жил с родителями. Я как раз поехал к своим упрямым родителям, которые отказывались покинуть город. Коби пригласил меня и нашего друга Узи к себе домой и показал нам нечто под названием «Музей оружия и спичек». По стенам спальни, где он провел детство, была развешена впечатляющая коллекция оружия: мечи, пистолеты, даже кистени. Под ними стояли гигантская Эйфелева башня и гитара в натуральную величину, сделанные из спичек. Коби объяснил, что изначально музей был исключительно оружейный, но когда его посадили на восемь месяцев за попытку украсть гранаты для своей экспозиции, он провел тюремный срок с пользой: построил Эйфелеву башню и гитару и включил их в коллекцию.
В те дни Коби очень беспокоился, что иракский ракетный удар разрушит Эйфелеву башню, на постройку которой ушла большая часть его отсидки. Сегодня его спичечные творения все еще хранятся у родителей, но теперь Рамат-Ган вне досягаемости ракет и снарядов.
– В смысле Эйфелевой башни, – сказал Коби, – моя ситуация за последние двадцать лет значительно улучшилась. Насчет остального сомневаюсь.
В поезде из Беэр-Шевы я читал газету, забытую кем-то на сиденье. Там была заметка про львов и страусов в зоопарке Газы. Они страдали от бомбежек, плюс с начала войны зверей кормили нерегулярно. Командир бригады хотел организовать спецоперацию по спасению одного конкретного льва и переброске его в Израиль. Остальным животным предстояло позаботиться о себе самостоятельно. Другая заметка, поменьше и без картинки, сообщала, что число детей, погибших при бомбардировках Газы, достигло трехсот. Как и страусам, остальным детям предстояло самостоятельно о себе позаботиться. На уровне спичечной Эйфелевой башни наша ситуация действительно улучшилась невообразимо. Насчет остального я, как и Коби, сомневаюсь.
Шведские фантазии
Мой недавний визит на Гётеборгскую книжную ярмарку в Швеции начался нервно. За несколько недель до моего приезда в этот мирный городок (достойное пристанище самого большого парка развлечений в Северной Европе) здешний таблоид опубликовал статью, которая обвиняла Израиль в похищении внутренних органов палестинцев, убитых ЦАХАЛом[10]. В плане логики автору удалось совершить впечатляющий квантовый скачок: он связал недоказанные обвинения, выдвигавшиеся против израильской армии в начале 1990-х, с историей нью-йоркского рабби, торговавшего человеческими органами в 2009-м, как будто зазор в десять с лишним лет и несколько тысяч миль – совершенно незначительный пустяк. Статье не хватало только рецепта мацы с кровью христианских младенцев.
Этот абсурдный репортаж вызвал не менее абсурдную реакцию израильского правительства, потребовавшего у премьер-министра Швеции извинений за публикацию. Шведы, естественно, отказались, ссылаясь на свободу слова, – даже если в данном случае речь шла о прессе не самого высокого качества. Израиль немедленно применил оружие массового поражения, приберегаемое специально для столкновений подобного масштаба, – покупательский бойкот ИКЕИ. В эпицентре этой тщательно раздуваемой политической бури оказался ваш покорный слуга, встречающий Рош А-Шана среди своих благовоспитанных шведских читателей: они горячо благодарили его за рассказы, но при этом зорко следили, чтобы писатель, раздавая автографы, не воспользовался моментом и не утащил у них почку-другую.
Но главная шведская драма разыгралась, когда я осознал, что рискую не вернуться в Израиль до Йом-Кипура. В последние годы мне не раз случалось проводить праздники за пределами родины, и я, хоть и демонстрировал окружающим кислую страдальческую мину, должен признаться, что испытываю некоторое облегчение, когда День независимости проходит без воздушного парада самолетов ВВС, носящихся прямо над моей головой, а Шавуот – без тетушек и дядюшек, обиженных моим отказом прийти к ним на праздничный ужин. Но зато я изо всех сил старался оказаться в Израиле на Йом-Кипур. Каждый год, всю жизнь.
В тот вечер, когда проблема с моим обратным рейсом разрешилась благодаря ловкому турагенту пригласившей меня стороны, я позвал всех отметить наш общий успех в местном ресторане, который почему-то назывался «Краков» и, конечно, славился роскошным выбором чешского пива.
– Теперь, когда все устаканилось, ты наконец объяснишь нам, что такого в этом чертовом празднике? – спросил мой молодой шведский издатель. И вышло так, что я с полным животом холодного картофельного салата и бочкового пива попытался объяснить нескольким полупьяным шведским книгочеям, как устроен Йом-Кипур.
Шведы завороженно слушали. День, когда люди не ездят на машинах и не носят с собой кошельки, все магазины закрыты, нет телепередач и даже сайты не обновляются, казался им новаторской концепцией в духе Наоми Кляйн[11], а не древним еврейским праздником. Тот факт, что в этот день надо просить у всех прощения и производить моральный переучет, добавил к антиконсьюмеристской ауре праздника приятный оттенок шестидесятнического хипповства. А фишка про пост смахивала на экстремальный вариант низкоуглеводной диеты, которую они расписывали мне в самых светлых красках утром того же дня. В результате я начал вечер с попытки объяснить на ломаном английском суть древнего иудейского ритуала, а закончил пиаром самого крутого и желанного праздника во вселенной, эдакого айфона в мире праздников.
