Ада начала наблюдать за девочкой Оксаной, как за «хорошим материалом», хотела изучить ее мамашу получше. Четко осознавая, что «гены пальцем не заткнешь».
Хотя, конечно, если поместить попрыгунью в нормальную среду, из нее толк будет. Она и сейчас активная, смышленая, самостоятельная. К книгам тянется опять же. Вот мужик купил-таки ей какую-то книжицу, оправдывая спонсорские надежды. Тут как раз глухонемой разносчик эротики и интеллекта подсуетился, разложив стопки детских книжек, кроссвордов и взрослых журналов.
— Спасибо, дедушка, — радостно пролепетала попрыгунья Оксана.
— Какой я тебе дедушка, — возмутился тот. — Я дядя Ваня. Иван Иванович, значит…
Тут пластилиновая кудрявая Таня, с радостью отвлекаясь от обучения, спросила Оксану:
— Это что, теперь такой папа у тебя будет?
— Вот так и засватают вас, дяденька, за молодуху, — сказала мама Таня с иронией, за которой скрывалась обида. Мол, всяким шаболдам везет на солидных мужиков.
— Ну, все может быть, — хохотнул и взбодрился Иван Иванович.
Он ощутил себя счастливым трамвайным билетом, за съедение которого намерены соперничать две женщины.
— Не поздно ли? — укоризненно глянула на Ивана Ивановича мама Таня. — Или что, седина в бороду, бес в ребро?
У Ады за околицей чувств вспыхнуло подобие ревности. Только лишь потому, что на мужскую особь претендуют другие женщины. На самом деле этот трухлявый пень Иван Иванович не в ее вкусе. К тому же Ада была уверена, что имя попутчика, усугубленное отчеством, наложило свой отпечаток на интеллект. Если Иванушка — дурачок, то Иван Иванович… Этим дважды все сказано.
— Учиться и любиться никогда не поздно, — после паузы выдал Иван Иванович. Так и сказал: «любиться».
Вернулся глухонемой разносчик интеллекта в виде кроссвордов за стопками журналов и газет.
— Я, пожалуй, возьму и это, — Иван Иванович взвешивающим движением поднял лощеный журнал хулиганской эротики.
Притворно небрежно бросив бессовестное чтиво на свою вторую полку, Иван Иванович неуклюже последовал наверх.
Возможно, потом он снова будет читать в серьезном общественно-политическом журнале про суверенную демократию и национальную идею. Но не сейчас.
Таня младшая уже пыталась раскрасить в своей книжке арбузы и барабаны…
— Ты не вылезай за черточки, — командовала мама Таня. — Дай желтый фломастер.
Но желтый фломастер уже утянула предприимчивая маленькая Оксанка.
— Я не знаю, где он, — ныла Таня.
— Арбуз должен быть красным, — поспешила с советом Оксанка.
Ада с верхней боковой полки наблюдала за двумя девчушками. Обе, заразившись друг от друга, предались постижению грамоты.
Невыразительная мама Таня, отлучившись, очевидно, в туалет, вернулась в удушливых лосинах, врезавшихся во все мыслимые и немыслимые ложбинки ее тела. А легкий трепет груди позволял догадаться, что под блузкой у нее ничего не надето. Да еще и толстый слой косметики преобразил ее. Все это не помешало ей включиться в процесс обучения:
— Девочка, пусть тебе покажет мама, как правильно.
«Сучка», — подумала про нее Ада. Хотя и кажется заботливой мамашей. Ишь как кудахчет над своей козявкой!
Нет, определенно, ее пластилиновую куклу Ада не будет красть. Рыхловатая она какая-то. Да и мамаша ее бдительная, видно. Не отпускает ребенка ни на шаг. Другое дело — забывшая о ребенке Лолита.
То ли случайно, то ли «так задумано» она умостилась полукалачиком на нижней полке. Тут же на краешек сидения присел неуставной дембель.
— Слушай, куда ты буришься, тут и так тесно, — с напускной сердитостью сказала Лолита, однако, чуть подвинувшись.
— Да поместимся! Мы, знаешь, в горячих точках… — пивная отрыжка не дала солдату закончить фразу.
Ада, поглощенная мыслью похитить себе в дочки не пластилиновую Таню, а попрыгунью-смуглянку, все же поймала на себе взгляд Ивана Ивановича. Странно, что его привлекли не вздымающиеся груди Лолиты, не рельефные лосины мамы Тани. Он, старый потаскун, масляно смотрел на Аду.
А вот этого не надо. Она вообще должна быть не заметна. Миссия у нее другая.
Ада отвернулась к окну. Там плыли кинематографические просторы, проистекали серебряные реки и ниспадали к горизонту голубые небеса. Пастораль, однако!
Но это созерцание Аду не привлекало. Она нервно барабанила по стеклу хищными ногтями.
«Очень заметно, — подумала она о ногтях, за которыми ухаживала даже в худшие для себя времена, — надо состричь».
Мама Таня между тем свернула занятие прописью со своей кудряшкой. Ей не хотелось, чтобы плацкартный люд оценил их с дочкой неуспехи на почве усвоения букв.
Да и чернявая попрыгунья раздражала Татьяну. Чего лезет, когда она учит свою дочку?! Вот и фломастер, кажется, стащила эта беспардонная черняшка, подумала мама Таня.
— Девочка, ты не брала фломастер? — голос мамы Тани был ложно ласковый. Но попрыгунья не повелась на провокацию.
— Что вы, тетенька, — улыбалась маленькая воришка. — Зачем он мне, у меня и так книжка есть. Дедушка Ваня купил.
— А чем ты собираешься раскрашивать свою книжку? — вкрадчиво спросила мама Таня в рельефных лосинах.
— Женщина, вы что пристали к ребенку? — это раскованная Лолита, уклонившись от дембельского натиска, вступилась за свою кроху.
— Ты че, подруга, жалко тебе этой фигни? — встал тут же на сторону Лолиты неуставной дембель.
— А ты нос свой не суй, — резко повернула кругленькую головку мама Таня в сторону солдата. Ее свободные от лифчика грудки комично всколыхнулись под легким топиком и заворожили солдата.
— Да не лезь, сама разберусь, — с плохо скрываемой угрозой приподнялась на локте Лолита и вздыбила масштабные груди.
Аде не хотелось бабского скандала. Не хотелось, чтобы весь вагон обратил внимание в их сторону.
Ей, Аде, надо быть незаметной. Не следует выпячиваться. Хотя Аде хотелось обвинить маму Таню в родительской бездарности, в пластилиновой внешности, в таком же характере ее дочери, в… Конечно же, она промолчала. Но про себя ругала эту бесцветную лахудру: «Молчала бы, дура, в тряпочку. Скажи спасибо, что не твою дочку украду. Фломастера ей жалко», — развивала внутренний монолог Ада.
Все, что она хотела сказать бестолковой, но счастливой мамаше, которая потеряет фломастер, а не дочку, очевидно, было красноречиво написано на ее лице.
Иван Иванович смотрел по диагонали на Аду, вздернув в удивлении кустистые брови. На самом деле близлежащий попутчик хотел, чтобы бабскую свору пресекла именно эта женщина с внутренней, как ему казалось, энергетикой. А снизу неслось:
— Ты, лахудра, протрезвей, а потом воспитывай ребенка!..
