Как мог, я постарался сгладить и замять ситуацию. Было ясно, что я слишком уж разоткровенничался. Но было поздно: слово — не воробей. Вскоре я забыл об этом разговоре.
Однако это была только присказка, а сказка будет впереди.
В Университете была военная кафедра, и все юноши проходили там военную подготовку. После четвертого курса, по окончании военного обучения, нас всех отправили на лагерные сборы, где мы оказались вместе со студентами-географами. Они, как и мы, тоже изучали артиллерию.
Жили мы в брезентовых палатках, человек по 10 в каждой. Сборы были тяжелые, очень нудные и утомительные.
И вот однажды после отбоя, когда все разошлись по палаткам и улеглись, в нашей палатке кто-то вдруг сказал:
— Вот еще один день прошел.
И кто-то ответил:
— Ну и… с ним!
Тут нашелся юморист и сказал:
— Взгрустнем, ребята, по этому поводу.
И опять кто-то в темноте выругался матом, обычной трехчленкой.
И тут в нашем небольшом коллективе нашелся режиссер. Честное слово, не знаю, кто. Было темно, а голос я не узнал. Он сказал, что смешной получился разговор и не разыграть ли нам его в лицах и во весь голос, на весь лагерь. И он продемонстрировал, как это будет выглядеть. Первый голос произносит первую фразу, второй — вторую. Тогда первый говорит:
— Взгрустнем, ребята!
И вся палатка хором отвечает:
— Эх!.. твою мать.
Идея понравилась, показалась смешной и, отрепетировав сперва шепотом, мы дружно, во весь голос выругались матом. Все утихло. Никакого шума или реакции.
На следующий день. Весь лагерь как бы притих. Никто не смотрел друг другу в глаза и даже разговаривали почти шепотом. Чувствовалось приближение грозы, но о вчерашнем происшествии никто ничего не говорил. Неужели пронесет? Не пронесло. За ужином было объявлено, что сейчас состоится совместное заседание комитетов комсомола геологического и географического факультетов. На повестке дня — один вопрос: аморальное поведение нашей палатки.
В командирскую палатку, где происходило заседание, вызывали по одному Что там говорили, было не слышно. Все выходили оттуда красные, как раки, но почти ничего не говорили. Стоявшим снаружи удалось только выяснить, что они хотят узнать организатора и зачинщика, чтобы его одного наказать, а других не наказывать. Однако никто товарища не выдал и сам не сознался.
Меня вызвали одним из последних. Тоже стали спрашивать, кто все это выдумал, но я совершенно искренне ответил, что понятия не имею. Меня уже хотели отпустить, как тут встал Лева Эйдельман. Читатель уже, конечно, догадался, что Левы не могло не быть среди «народных заседателей», и он сказал следующее:
— Витя, ты помнишь, тогда в университетском коридоре ты сказал, что комсомол — это формальность. Ну раз ты так думаешь, то я предлагаю исключить Петрова из комсомола!
У меня помутилось в глазах. Я не знал, что ответить, и даже не сразу вспомнил, о каком разговоре идет речь, — ведь прошло уже три года. Больше всего возмутило меня то, что он частному, конфиденциальному разговору придает характер публичного заявления. Но для «настоящего комсомольца» (как и для коммуниста) нет ничего частного или личного. Есть только общественное и коллективное.
Все присутствующие дружно и возмущенно зашумели. Наконец-то найден козел отпущения, хотя вина его не больше, чем у всех остальных, но это никого не интересовало.
Моя судьба висела на волоске. Ведь исключение из комсомола для меня было почти равносильно исключению из Университета. В те годы исключенных из комсомола, как правило, исключали также и из Университета.
Что делать??? Сказать, что это выдумка и клевета — мне не поверят, и я усугублю свою вину. Я подсознательно почувствовал, что есть только один выход — надо каяться.
Меня спросили, что я о себе думаю, и дали последнее слово. И я начал говорить, что только теперь, благодаря моим товарищам, я понял всю глубину своего падения, всю низость моего поведения, всю свою слепоту как будущего офицера Советской Армии и воспитателя солдат. Тем более это недостойно комсомольца. Я глубоко раскаялся в своем антиобщественном поступке и долго и убедительно, почти со слезами на глазах, поливал себя грязью!!!
И это подействовало. Стали раздаваться голоса, что товарищ прочувствовал и надо смягчить наказание. Внесли предложение: «строгий выговор с предупреждением и с занесением в учетную карточку».
Тут встал кто-то из студентов-географов и сказал, что он не согласен. Это слишком строго. Его поддержали и другие географы — они оказались более благоразумными людьми. Не все же на свете идиоты.
В результате обсуждения и компромисса я получил «строгий выговор с предупреждением о занесении в учетную карточку». Надо заметить, что такого наказания в уставе комсомола не было — это было изобретением наших студентов.
Вот так система кого ломала, кого закаляла, кому прививала такую «горячую любовь» к идеям марксизма-ленинизма, что они становились их убежденными ненавистниками.
Побег, или история почти детективная
В 1958 году я заканчивал второй курс геологического факультета. После сдачи экзаменов все студенты курса уезжают на учебную практику в Крым, а затем до начала учебного года остаются еще каникулы месяца полтора. Я решил воспользоваться этой возможностью, чтобы попутешествовать по Крыму, в котором я никогда не бывал. Меня очень манило это прекрасное, экзотическое и благословенное место. А из Крыма можно проехаться и вдоль Черноморского побережья Кавказа.
Желание использовать это лето для отдыха подкреплялось еще и тем, что это была последняя и единственная возможность, так как после третьего и четвертого курсов каникул вообще нет — всех студентов-геологов отправляют на все лето на производственную практику в дальние экспедиции, а после пятого курса — распределение и начало трудовой деятельности с ежегодным двухнедельным отпуском — именно такой был в то время отпуск у советских граждан. За 2 недели и съездить-то никуда не успеешь.
Но! Тут на горизонте стали сгущаться общественно-политические тучи. В прессе каждый день стали появляться сообщения о том, что комсомольцы то одного, то другого вуза приняли решение (разумеется, единогласно) всем вузом ехать (разумеется, добровольно и поголовно) на целину! Ясно, что это не была инициатива снизу, а серьезная кампания. В это время был разгар целинной эпопеи. Вероятно, рабочих рук не хватало.
Поднимать целину вместо отдыха на лазурном берегу в мои планы никак не входило.
У нас в Университете никаких разговоров на эту тему пока не было. Ничего не знали и комсомольские руководители. Мне нужно было знать свои перспективы точно, чтобы подготовиться.
Я решил спросить у декана — он-то наверняка знает. Но надо спросить так, чтобы никто не заподозрил отсутствия у меня желания построить коммунизм с помощью целины. И вот с выражением горячего энтузиазма и комсомольского задора на своем наивном лице я спросил:
