Маргарита увидела, как лицо младшей сестрички, хмурое, печальное, просияло улыбкой...
— Мар!.. — воскликнула Арсиноя.
— Уходи! — властно приказала рабыне Клеопатра. — Уходи! Я буду здесь спать...
Женщина поколебалась, но всё же вышла из комнаты. Маргарита легла против Камы, протянула руку тонкую:
— Кама!..
Тонкая рука протянулась навстречу:
— Мар!..
Они долго не могли заснуть, схватывались за руки тонкие и размахивали сплетением рук...
На табличке из слоновой кости навощённой написали: «Маргарита любит Каму. Кама любит Маргариту». Куда потом пропала эта табличка?..
Арсиноя была странной, замкнутой и доверчивой. Она ничего не понимала в жизни! А Маргарита хотела любить её, и хотела повелевать ею, и хотела показать ей свою силу и свою смелость... Однажды они играли в большой комнате, где обычно одевали Веронику. На низком столике поставлен был кувшин с хиосским вином, а рядом — большой серебряный кубок, украшенный рельефными изображениями скелетов, которые танцевали с большими актёрскими масками в руках костяных, а вокруг вились виноградные гроздья...
— Вот ударь, ударь меня кубком! — пылко приставала Маргарита к младшей сестричке... — Ударь меня! Увидишь, я не заплачу! Увидишь!..
Доверчивая меланхолическая Кама неуверенно отказывалась:
— Нет... нет... Тебе же больно будет... Нет, я не могу...
— Ударь! Ударь! — Маргарита совала ей в руки серебряный кубок со скелетами... После и сама не понимала, зачем ей это понадобилось — чтобы Арсиноя ударила её... Вдруг захотелось испытать боль? Не хватало боли, крови, или этого ощущения своей силы, не хватало для полноты жизни?..
Маргарита бросилась ничком на ковёр красно-тёмно-узорный, завела быстро руку назад, откинула платьице:
— Ну, ударяй! Ну!.. Что есть силы!..
Арсиноя наконец решилась. Держа кубок обеими руками, подняла высоко над головой и что есть силы обрушила на лежащую Маргариту. Удар пришёлся в ягодицу. Сильная боль оказалась неожиданной. Не помня себя от боли Маргарита вскочила, завопила тонко, оттолкнула растерянную Каму и бросилась вон...
Хармиана охала, бранила няньку Арсинои, прикладывала примочку к большому синяку... Вскоре пришла Вероника, ведя за руку Арсиною, та всхлипывала...
— Ты зачем это сделала? — строго спросила старшая сестра, обращаясь к лежащей на животе Маргарите.
Пылко вмешалась Хармиана:
— Великая царица! Чем виновато дитя? Её чуть не искалечили, и она же должна отвечать!..
— Замолчи! — Вероника поморщилась. — Будет справедливо, если ты замолчишь. Я знаю, кто виноват!..
Маргарита повернула голову, лицом к Веронике:
— А я и вправду не знаю, зачем я её попросила! Наверно, я думала, что она не ударит сильно... Или нет... Не знаю!..
Арсиноя всхлипывала.
— Обе вы дурочки! — сказала Вероника. — Мой любимый кубок чуть не сломали о Маргаритину попу! — Она засмеялась, и девочки засмеялись вслед...
И всё-таки Арсиною трудно было так любить, как хотела Маргарита, то есть повелевая. Арсиноя противилась такой любви. Впрочем, подрастали во дворце и два младших братика Клеопатры и Арсинои, — два совсем маленьких Птолемея. Девочки не бывали в том крыле большого дворца и в одном из малых дворцов, где жила со своими сыновьями Татида, последняя жена Птолемея Авлета, мать его сыновей... Но Маргарита помнила, что один раз ей удалось всё же поиграть с братиком; вернее, она играла не с ним, а играла им!.. Она подхватила его под мышки, как её подхватил, когда она падала, мальчик из еврейского квартала. Наверное, маленькому Птолемею стало больно, он завизжал. Маргарита с натугой попыталась покружить его, его ножки заволочились по полу. Няньки его подбежали с кудахтаньем, отняли его...
* * *
Важным человеком в жизни Маргариты всегда, всю жизнь, оставалась Хармиана. Она была по происхождению своему армянка. Её, когда она была совсем малое дитя, похитили разбойники и продали другим разбойникам. А потом её по морю привезли в Александрию. Она была красивая девочка тогда, её купили во дворец. Как она жила до того, как её назначили главной няней царевны Клеопатры-Маргариты, Маргарита не знала и почему-то никогда не спрашивала. Хармиана помнила, что в детстве раннем её звали Хаяной. А Маргарита сначала запомнила Хармиану-Хаяну молодой и красивой. Но никто уже никогда не называл Хармиану: «Хаяна». Лицо у неё было интересное, с округлыми щеками и крупным, с горбинкой, носом, глаза большие, брови густые, чёрная чёлка. Выражение этого лица было такое чудное, вдруг жёсткое и горделивое, с нахмуренными бровями, такое могло быть, наверное, у молодого воина... У какого молодого воина? Почему Клеопатра так подумала? Она воинов видела только издали, а вблизи — только стражников... Разве что Деметрий в одной из комнат в своих покоях изобразил молодого красивого воина. Он сказал, что это великий Александр... Однажды Хармиана ударила наотмашь рабыню, которая вздумала пугать маленькую Маргариту страшной Ламией:
— Спи, царевна, не то страшная Ламия-людоедка придёт и съест тебя!..
Маргарита заревела, сильно испугавшись. Тогда Хармиана вбежала в спальню, отчего-то сразу догадалась, что рабыня пугала девочку, и вот тогда-то ударила рабыню. Хармиана никогда не пугала свою воспитанницу, хотя порою досаждала ей нравоучениями нудноватыми.
Потом, когда Маргарита была уже большой девочкой, Хармиана говаривала, будто отец её, Хармианы, был знатным армянским вельможей при дворе царя Тиграна. На шее, на толстом плетёном шнурке шёлковом, уходящем в ложбинку между смуглых крепких грудей, Хармиана носила монетку с просверлённым отверстием. Несколько раз она показывала эту монетку Маргарите. В первый раз девочка спросила, взглянув на изображение на монете:
— Это и есть твой отец?
Хармиана отвечала, что это царь Тигран. Но потом Маргарита, всякий раз, когда видела монету, спрашивала нарочно: «Так это и есть твой отец?» И Хармиана отвечала ворчливо, но покорно, что нет, это не отец, а царь армянский Тигран.
Царь был безбородый, на голове тиара, похож был на Хармиану.
— Все армяне похожи друг на друга? — спрашивала Маргарита, поддразнивая нарочно свою воспитательницу.
— Армяне красивее сирийцев и иудеев! — отвечала убеждённо Хармиана. — Мало нас и мы и вправду похожи друг на друга...
— Твой отец был тоже безбородый?
Хармиана слышала в голосе девочки озорство, несколько даже и с оттенками жестокости и издёвки. Но она-то знала, что Маргарита на самом деле вовсе не жестока...
— Нет, у моего отца были пышные красивые усы. Волосы он завивал в крупные кудри, смотрел, как орёл, благородно и смело. Одевался в одежду из плотного шелка, застёгнутую на пуговицы. Я была совсем маленькая, но я хорошо помню отца и других родичей, моих дядьёв, наверное; помню завитые бороды душистые, помню, как они ходили осанисто...
