Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 71
Правитель Охотской конторы Российско-Американской компании, дальний родственник ее основателя, Семен Шелехов, выведав от Горновского, что Хлебников смышлен и в грамоте силен, назначил его приказчиком в Гижигинскую губу.
Целый год на оленях и собаках объезжал Кирилл занесенные по самые купола юрты эвенов и коряков, выкупая у них по указанию Горновского ценную рухлядь и моржовый клык. Не единожды замерзал он в метельной тундре, проваливался под лед полярных рек, простужался и тяжело болел. Но молодость одолевала хвори, и Кирилл снова отправлялся в путь.
Много диковинного открыл ему этот дикий, неприветливый на первый взгляд край. Путешествуя по тундре, видел Хлебников, как мечутся по снежной пустыне многотысячные стада оленей, рога которых напоминали кустарник, заиндевелый от жестокого мороза. Наблюдал он и медвежьи семьи, по нескольку десятков вдруг. Правда, медведи были тут кроткие: убегали прочь от одного нечаянного крика. Хотя встретиться с таким один на один — не приведи господи!
Многое довелось испытать Кириллу, и все же судьба хранила его. Для чего? Может быть, для дороги. Ведь и сама она, уводящая вдаль, бесконечная, сделалась за это время судьбой Хлебникова, вбирая в себя без остатка его вчерашний, нынешний и завтрашний день. И если бы внезапно кто-нибудь спросил его о том, что есть счастье, Кирилл, не задумываясь, ответил бы: дорога. По крайней мере, так казалось ему до нынешнего утра, пока лучи солнца не высветили перед ним, поднимающимся по скрипучему настилу Охотского порта, необыкновенную девушку с книгой в руках.
Застывший, подобно каменному идолу в кайсацкой степи, Кирилл мог бы простоять вечность, если бы его не окликнул помощник капитана галиота мичман Штейнгель:
— Когда закончим погрузку, Кирилла Тимофеевич? — Хлебников отплывал на «Константине» суперкарго и отвечал за находившиеся на причале грузы компании.
— До полуночи, сударь, должны управиться, — поклонившись мичману, ответил приказчик, и поскольку знакомство их с помощником капитана было давним, да и отношения здесь, на краю матерой земли, освобождали людей разных сословий от излишней чопорности, рискнул негромко спросить:
— Не изволите знать, господин мичман, кто сия дама на причале?
— Как, вы ничего не слышали? — Штейнгель, по годам ровесник Хлебникова, резво наклонился к его уху и горячим шепотом выдохнул новость, которая еще четверть часа назад потрясла самого мичмана:
— Это же их превосходительство Елизавета Яковлевна Кошелева — супруга нового камчатского губернатора. Они-с только что прибыли из Якутска и отправляются в Нижне-Камчатск с нами, на «Константине»… Ах, что за женщина! Чудо, как хороша…
— Точно так, чудо… — почему-то не узнав своего голоса, согласился Кирилл.
2
С той поры, когда породнившийся с Византией великий московский князь Иван III соединил греческого двуглавого орла с иконой святого Георгия Победоносца на своем стяге, две головы государственного герба России должны были напоминать миру об исторической необходимости для россиян зорко поглядывать и на запад, и на восток.
Правда, с тех старозаветных времен внешний вид державной птицы, по мнению генерала Павла Ивановича Кошелева, существенно изменился: появились в нем некоторые диспропорции — заметно вытянулось оперение левого, восточного крыла, несоразмерно увеличивая его размах, удлинилась шея соответствующей из голов.
Глядя на карту Российской империи, разостланную перед ним на обтянутом вылинявшим зеленым сукном столе Охотской канцелярии, Павел Иванович ясно представил распластанного над ней геральдического хищника, правое крыло которого закрывало часть Речи Посполитой, соседствуя с Пруссией и Австрией, другое оперением своим доставало аж до Нового Света. А там, где перья этого крыла крепились к костистому остову, — на краю матерой земли, — находился сейчас волею судеб и государя он, генерал-майор Кошелев.
«Даже люди редких достоинств зависят от своего времени. Не всем суждено то время, какого они заслуживают», — любил повторять Павел Иванович высказывание испанца Бальтасара Грасиана, с «Карманным оракулом» которого он уже много лет не расставался. Человеком выдающихся качеств он себя не считал, да и на время, выпавшее ему, грех жаловаться.
Офицер суворовской школы, Павел Иванович оказался в самой гуще политических и военных событий, определивших не только его судьбу, но и судьбы всей Европы. Одно последнее десятилетие чего стоит…
Маскарадная коалиция, как скажут потом историки политических недоразумений, когда на взвихренную революцией безбожную Францию двинули свои войска православная Россия, протестанская Англия, католические Австрия и Неаполь и магометанская Турция, люто ненавидевшие друг друга, закончилась потрясшим современников альпийским походом Суворова. В нем участвовал и Кошелев. Героические победы, закипевшие в котелках суворовских чудо-богатырей, привели к парадоксальному финалу: трое из союзников России снова превратились в ее противников, а четвертый, самый беззащитный — король неаполитанский, брошенный коалицией, — погиб. Все прочие результаты суворовского перехода, сравнимого разве что с походами Ганнибала, спустя год битвой при Маренго уничтожил молодой корсиканец, за несколько месяцев перед этим чудом улизнувший из Египта от англичан и сделавшийся вдруг повелителем республиканской Франции.
Что же касаемо живых героев суворовского похода, включая престарелого генералиссимуса, так отечество, в лице властей предержащих, вскоре забыло о них. В истории такое не редкость. Другие наступили времена, другие нравы.
Мрачные годы правления Павла, отца нынешнего монарха, Кошелев, выслуживший к тому времени чин полковника и успевший подать в отставку, провел в родительском имении в Тульской губернии.
В середине февраля 1801 года его неожиданным письмом срочно вызвал в столицу старый сослуживец генерал Беннигсен. Встретились в доме генерала Талызина. Шампанское фонтанировало непрерывно, пьяные гвардейские офицеры в открытую костерили взбалмошного императора и его фаворитов, вспоминали золотую эпоху вседержавицы Екатерины. Кошелеву, отвыкшему в провинции от многолюдных застолий и знавшему о происходившем в Санкт-Петербурге только из осторожных писем друзей, запомнился гвардейский поручик, с пьяной бравадой восклицавший:
— Какая напасть, господа! Кругом одни вонючие прусские крысы! А российских славных мужей — в Сибирь! Да-с… из-за пуговицы на параде! Верите ли, господа, каждый раз перед экзерцицией я, как кучер, сухари с собой беру — не ровен час из строя да прямо на этап…
— Лучше жену к себе веревкой привяжи, — хохотали собравшиеся.
— Потерпите, господа, — средь общего гула возвысил голос граф Панин, — недолго нам это сумасшествие лицезреть осталось.
…В ночь с 11 на 12 марта того же года Кошелев в числе прочих заговорщиков под командой невозмутимого Беннигсена потайным ходом проник в спальню императора в угрюмом Михайловском замке. Оставленный предводителем на часах у входа в императорские покои, Павел Иванович не видел, что происходило за дверьми, но по приглушенным возгласам, раздававшимся из-за них, по запылавшему вдруг лицу Леонтия Беннигсена, выскользнувшего из спальни и протянувшего одному из гвардейцев свой белый поясной шарф, догадался о происшедшем.
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 71
