А в Петрозаводске оттепель… Онего словно плачет. Говорят, влажные глаза прозорливее сухих. Еще под вечер лед на озере был присыпан снегом, теперь свечение синей глади покрыто тонким слоем воды. Откуда оно? Небо обложено грязными тучами, ни одного проблеска солнца. Я осторожно ступил на лед… Синеватое зарево сочилось из глубины. Точно на дне глаза я увидел собственное смутное отражение. Эфемерное — словно дым.
После обеда в галерее «Выход» — открытие персональной выставки Наташи Егоровой «Сфумато». На вернисаже — весь петрозаводский бомонд, и хотя я обычно избегаю такого рода сборищ, на сей раз пошел. Не только потому, что Егорова, с моей точки зрения, — надежда русского искусства, но и потому, что многие ее работы родились в нашем доме над Онего в Конде Бережной.
Мы познакомились несколько лет назад, и мне сразу понравилась эта суровая девушка (так не похожая на местных художниц-тусовщиц), дочь простого рыбака из деревни Колежма на Белом море. Я работал тогда над Клюевым — и ее заразил. В результате Наташа взяла мое «Лето с Клюевым»[39]для дипломной работы — сделала рукописную книгу с прекрасными гравюрами.
В цикле «Сфумато» — вдохновленном творчеством Леонардо да Винчи, Веласкеса и Генри Мура — Наташа нашла свет отцовской избы. Ребенком она запомнила, как он снопами рвался сквозь окна в темную хату. Она поместила человека в оконную раму и извлекла его из мрака, получив эффект пустоты. Свет в ней играет с тенью, оттенки — друг с другом, а призраки в окне — это то, что остается от человека.
Три из пятнадцати фотограмм, выставленных в галерее на улице Маркса, Наташа сделала летом в нашем доме. На одной из них я узнал себя за рабочим столом: бордовая спинка стула, контуры тела и вытянутая голова — словно истукан в дыре из света. Это напоминало предсмертное видение Ивана Ильича. Но откуда взялось голубые отсветы на полу?
— Ну как же! — смеется Наташа. — Еще Леонардо утверждал, что голубизна рождается из света и тьмы. Подобно небу.
От сквера Петра I до Национальной библиотеки, расположенной на улице Пушкина, 5, в стильном доме с абсидой, — рукой подать. Камнем можно добросить, если постараться! Интересно, есть ли у них брошюра Иванова о деятельности царя в Карелии?
Здание — специально для библиотеки — проектировал Константин Гутин. Теперь это памятник архитектуры, хотя сдано оно было лишь в 1959 году. Больше всего я люблю эту застекленную абсиду, из которой открывается вид на Онего — отдохновение для глаз. Тем более что я в основном терзаю себя старыми текстами, обычно плохо читабельными. Нередко, когда на улице метет — вот как сегодня, — мир за окном столь же расплывчат, как текст. Переведешь взгляд на прелестных девушек, которых тут всегда полно, — и глаза на их лицах отдыхают не хуже, чем на волнах Онего.
Первая публичная библиотека была открыта в Петрозаводске 15 октября 1833 года. Она занимала три шкафа в доме губернатора Яковлева[40]. Спустя десятилетие бесследно исчезла. Очередную попытку предпринял Павел Рыбников, сосланный сюда за вольнодумство. Благодаря московским связям и славе, которую принесло ему собрание былин, Павлу Николаевичу удавалось получать для петрозаводской библиотеки произведения лучших русских писателей и выписывать самые интересные русские журналы — в частности, «Русский вестник», «Библиотеку для чтения», «Современник», «Отечественные записки». К сожалению, после отъезда Рыбникова в Калиш на должность вице-губернатора его библиотека пропала.
До революции существовала в Петрозаводске еще одна «публичка». Она находилась в здании бывшей городской гауптвахты. Однако и ее разграбили, прежде чем большевики дорвались до власти.
Новая власть взялась за воспитание читателя с большим энтузиазмом. На базе собраний, реквизированных из духовной семинарии, у купечества, а также у мужской и женской гимназии, в 1919 году были с большой помпой открыты Губернская библиотека и читальня. Потом название много раз менялось, а собрание очищалось от «вредных» книг. Самая большая чистка состоялась в 1929 году. Тогда изъяли из круга чтения (как устаревшие) все книги, изданные до 1918 года. После чего их разворовали.
Во время войны петрозаводская библиотека была эвакуирована в Кемь на Белое море. Финские бомбардировщики затопили одну из барж. Вместе с книгами утонули две молодые библиотекарши — Серафима Погорская и Зинаида Суханова. В Кеми большая часть собрания пропала. Оставшиеся в Петрозаводске издания финны вывезли к себе.
В 1947 году на площади Кирова, в здании, где теперь находится Музей изобразительных искусств, была открыта новая Государственная публичная библиотека Карело-Финской ССР. В 1959 году она переехала на улицу Пушкина, в 1991-м — получила статус Национальной, а в 2003-м — торжественно отпраздновала 170-летний юбилей. Таковы факты.
Я рассказал о них не просто так, ибо только зная перипетии истории петрозаводской библиотеки, можно понять, с какими сложностями сталкиваешься, пытаясь более-менее добросовестно разобраться в прошлом этого города. Историю Петрозаводска писали многие — от Баландина[41]до Данкова — с разных позиций, в перспективе различных идеологий (не говоря уже о цензорах, которые также внесли свою лепту). Любое изменение в политическом курсе или на идеологическом фронте влияло как на отбор, так и на интерпретацию фактов. Если бы еще все публикации были под рукой! Их можно было бы сопоставлять, сравнивать, высвечивая прошлое под различными углами зрения, чтобы сперва прояснить картину для себя самого, а уж затем предлагать читателю. Однако в ситуации, когда очередные волны исторических бурь и очередные указы чиновников раз за разом смывали из библиотеки целые полки, остаются два пути. Первый — напрямик: опираться на известные факты и смириться с тем, что картина останется неполной или даже искаженной. Так поступает большинство авторов. Второй — неторопливые блуждания, порой заводящие в тупик.
К сожалению, времена нынче неподходящие для странников. То издатель подгоняет (рынок требует новинок), то читатели возмущаются (я пишу медленнее, чем они читают). Мир набирает скорость, а я спешить не люблю.
Я люблю — странствовать! Все равно, в пространстве или во времени, по городу или по тундре, от человека к книге или наоборот. След моей тропы — самый настоящий меандр: очередной поворот открывает неведомые горизонты, случайная встреча — новый круг знакомых, одна книга — дюжину других. Иногда приходится останавливаться — то паром подведет, то человек опоздает, а то нужной книги не окажется на месте и приходится заказывать ее в другой библиотеке, в другом городе. Никогда не надо переть напролом, спешить. Странствия учат терпению.
Вот пример. В брошюре Иванова я натыкаюсь на повесть некоего Баландина об основании Петровской слободы и, словно почуявшая дичь охотничья собака, бросаюсь в биографический отдел. Там выясняется, что петрозаводчанин Тихон Васильевич Баландин был первым историком Карелии. О событиях прошлого он писал на основе рассказов свидетелей, товарищей отца, которых наслушался, сидя в детстве на завалинке… Спустя годы Павел Рыбников опубликовал его рукописи под названием «Петрозаводские северные вечерние беседы» в «Олонецких губернских ведомостях» по главам, а затем издал отдельной книгой. С течением времени, под пером очередных последователей, переходя из текста в текст, описанные Баландиным факты оказывались переиначены — мало кто знал первоисточник.
