– Я тоже, – согласилась она голосом, лишенным обычной искры, и вернулась к телефону, напоследок погладив меня по спине. Хлоя продолжала свой разговор. Глаза ее казались темными озерами мрачной меланхолии.
Первым делом я намеревался разбудить Рея Раньери. Наверное, начну звонок с чего-нибудь приятного, чего-нибудь колкого и по делу, чего-нибудь вроде «а пошел ты в жопу, Немой Придурок». Дальше все покатится под гору. Радио Рей: «Радио» – это сокращение от «радиоактивный», подразумевающее радиоактивные отходы, которые он продавал, – торговец высокодоходными облигациями. В прошлый четверг он впарил мне дерьмовые облигации по дерьмовой цене, и я до сих пор держал на него за это зуб. Это утро казалось подходящим временем, чтобы продолжить дискуссию. В глубине души я знал, каковы истинные мотивы. Грядущая перебранка вытеснит из моих мыслей Чарли Келемена хоть на время.
Схватки из-за сделок вспыхивают что ни день. А в нашем мире разнузданных конфликтов торговцы облигациями столь же куртуазны, сколь и наивны. Для профилактических целей стоит подходить вразвалочку и начинать беседу со слов «пошел в жопу». В противном случае торговцы почуют легкую добычу и взвинтят цену на облигации. Но только не в мою вахту. И не с моими клиентами.
Две гарвардские степени погоды не делают. Поднаторев в торговле, я стал охальником. Грязный, сраный, трехбуквенный лексикон выдает во мне закаленного ветерана рынков капитала. Уолл-стрит – одно из немногих мест на земле, где синдром Туретта{23} в тяжелой форме проскочил бы незамеченным. «Мудак» и «жопа» – любимые уменьшительно-ласкательные прозвища в любой конторе – от «Голдмана» до «Меррилла» и СКК.
Сидя за своим столом в ожидании открытия отечественных рынков, я подверг свою решимость поцапаться с Радио Реем сомнению. Мой компьютер тихонько дремал, пока не показывая зубчатые фондовые графики и мигающие тикеры, которые вспыхнут, как только начнутся торги. Я позвонил Сэм. И конечно, напоролся на автоответчик.
Сообщение восемь или девять: «Сэм, я встревожен. Если ты не позвонишь, я подкачу к тебе домой и буду колотить в дверь, пока не ответишь». Я тотчас же пожалел об этих словах. Они прозвучали бесчувственно и не в меру воинственно.
Возрождающийся во мне католик взалкал исповеди. Сообщение, которое я так и не отправил: «Сэм, “Аквариум” – моя идея. Прости».
Затем я позвонил Клиффу Халеку, своему лучшему другу в компании, возглавляющему отдел деривативов. Среднего роста, полнеющий и лысеющий Клифф – личность незаурядная. Summa cum laude[2]в Принстоне. По выходным – компьютерный гик[3]. Он умеет постигать рынки. Клифф всегда может сказать, когда арбитражеры или хедж-фонды наращивают позиции. СКК признает его гениальность. Халек стал директором-распорядителем в возрасте 30 лет, первым в нашей фирме.
– Клифф, – ответил он после первого же гудка сиплым голосом – жертвой телефонной карьеры. За гортанные нотки коллеги в Деривативах прозвали его «хриплым шептуном».
Лаконичность – освященная веками традиция Уолл-стрит. Приветствие из одного имени выдало уйму информации. По сути, оно говорило: «Я действительно офигенно занят. Так что не выёживайся и переходи прямо к делу. Время – деньги, и я тут сижу не ради собственного здоровья и не чтобы потрепаться с тобой. Ну, что там у тебя?»
– Это Гроув.
– Вот дерьмо, я как раз собирался позвонить. Этот тип из новостей был твоим приятелем, верно?
– Ага, Чарли Келемен.
– Сочувствую. Семья у него была?
– Бездетная. С его женой мы дружим с колледжа.
Клифф распознал в моем голосе нотки горести.
– Гроув, ступай домой и займись собой. Или ступай повидайся с женой Келемена и займись ею.
– Не могу до нее дозвониться. Все время напарываюсь на автоответчик.
– Тогда дай ей роздых. Может, пресса ее осаждает.
– Но…
– Никаких «но». Мне надо лететь. Извини. Обедаем сегодня у нас. Мы с Лейси ждем тебя около 7.30. – То бишь не раньше 8.15. – Фостер по тебе скучает. Ответ «нет» мы не примем, – как из пулемета отбарабанил он и пропал.
Гудки. Тут уж не поспоришь. Клифф дал отбой, не сказав даже «пока» или «пошел на хер». Я не обиделся. Это Уолл-стрит. «Тестостерофон» – наши усеченные беседы, обрываемые неотложными делами и следующим долларом, – допустимый этикет. Лишние слова стоят денег.
Лейси – жена Клиффа, очаровательная женщина на шестом месяце беременности первенцем. Фостер – их австралийский терьер, названный в честь марки пива, – стал легендой Уолл-стрит. Несколько лет назад Клифф приладил веб-камеру, чтобы приглядывать за своей шавкой. Как только телефон звонил, Фостер рысью вбегал в спальню и облизывал телефон, камеру и почти все, что видел. В широкоугольном объективе Фостер выглядел 45-фунтовым мокрым собачьим языком.
К сожалению, несколько лет назад Клифф отрубил «Фостер-Кам». Весть о сайте разошлась, и какое-то время трейдеры каждой конторы на Уолл-стрит устраивали конференц-звонки Клиффу домой, обычно делая ставки на то, после скольких звонков Фостер явится пред очи камеры. Все закончилось, когда спец по акциям «Голдман Сакс» подглядел, как прислуга Халеков читает «Космополитен» на их постели. И Клифф решил, что хорошего понемножку.
* * *
Полдень, а от Сэм ни слова.
Я прождал весь ленч. Вокруг разыгрывался обычный цирк. В фойе сбегались курьеры со всех кухонь Манхэттена. Наши ассистенты встречали их внизу и возвращались едва ли не с каждым блюдом, существующим под солнцем: пиццы с десятком начинок, гамбургеры с голубым сыром и тушеным луком, кудряшки картофеля фри, совсем раскисшие по пути, халапеньо-бурритос, огненные, как пожар пятой категории, крылышки-буффало с «Табаско», курочка генерала Цо, плавающая в кунжутном соусе мадам Чан, плоские хот-доги с тертым сыром, сандвичи с пряными чесночными тефтелями. Суши не заказал никто. Еда должна быть жирной. Еда должна быть калорийной.
Час пятнадцать, и по-прежнему ни слова.
К 2.30 дня ОФЛ разил пищевыми отходами. Жирные, прочесноченные объедки теперь коагулировали в открытых картонных коробках, громоздившихся в мусорных корзинах. Бесподобные блюда, протухающие прямо на глазах, пошли войной против человеческого обоняния. Вонь поднялась ошеломительная.
Я даже не притронулся к своему салату и все думал, стоит ли приступать. Мои раздумья прервала Энни.
– Гроув, Алекс Романов у тебя на второй линии.
Он-то с какой стати звонит?
