Первой мой усеченный рабочий график заметила Пэтти Гершон. На прошлой неделе она обвинила меня в «профессиональном кризисе». Откровенно говоря, я был рад услышать ее вопль:
– Эй, О’Рурк! Спасибо, что сегодня наведался!
Наша борьба на время прекратилась, хоть она почти наверняка подозревает, что профсоюзную крысу нанял я.
Гершон, Гершон, ты мегера,
Всем во вред твои манеры.
Зола Манчини согласилась стать младшим партнером в моей команде. Мы скрепили справедливую сделку – теперь, когда беды мои остались позади, это было нетрудно. Мы все еще учимся работать вместе. Может, Зола и новичок, но она – 100-процентная бомба. Она открыто высказывает свое мнение, хоть для меня это и означает необходимость время от времени терпеть поношения. А мне ведь тоже палец в рот не клади. У топ-продюсеров на каждое слово всегда найдется два своих. Помните? Порой это делает меня офигенно несносным.
Раньше я никогда не принимал звонков от рекрутеров. Теперь принимаю. Представители «Голдман» жаждут со мной встретиться. «Морган» клянется, что располагает мышеловкой получше. «Меррилл Линч» размахивает большими долларами. «Гроув, мы не такие», «Гроув, мы будем хорошо о вас заботиться» или «Гроув, вы поможете нам стать лучше».
Все, что я могу сказать, это «херня». Не вслух, конечно. Не «Голдману», «Моргану», «Мерриллу» или какой бы то ни было иной конторе. Не хочу их уязвить. Из чувства самосохранения я выслушиваю каждого. Заранее ведь не узнаешь, когда твоя фирма вышвырнет тебя с голой задницей. Или когда твоими новыми работодателями станут конкуренты.
Может быть, когда-нибудь я даже приму чек конкурента. Качество корпоративных услуг тут совершенно ни при чем. Или продуктов, если уж на то пошло. «Голдман» нахваливает все свои проприетарные предложения, что я считаю всего лишь навсего выискиванием комиссионных в оправдание собственного существования. Целью всегда служит только выживание. Обеты верности на Уолл-стрит всегда эфемерны. Условия сделок меняются. Друзья становятся врагами, а враги – друзьями. Наши союзы целесообразны. Наши генеалогические корни восходят к Бруту у всех без исключения. В случае угрозы любая контора на Уолл-стрит пожертвует брокерами на голубом глазу. Пойдет на что угодно, только бы избавиться от проблем. Может статься, когда-нибудь в моих интересах будет перейти в другую контору. Почему бы и не принять их чек?
В глубине души я понимал, что Фрэнк Курц был прав в тот день, когда я согласился вернуться. «Думаешь, в “Голдмане” до тебя есть дело хоть кому-нибудь?» – спросил он. Вместо «Голдман Сакс» запросто можно было бы поставить прочерк. Вписать название любого инвестиционного банка. По собственному выбору.
Фрэнк Курц извиняется еженедельно. К вине все его выражения раскаяния, все его оливковые ветви ни малейшего касательства не имеют. Когда мое имя обелили, пропала его проблема номер один – утрата доходов. Мои комиссионные нужны ему, чтобы включить их в свой бюджет.
– Гроув, хорошо, что ты вернулся, – сказал он по моем возвращении. – Давай как-нибудь перехватим вместе обед, раздавим бутылочку красного винца, выкурим парочку «Коиб»…
Назовите меня циником, но я остерегаюсь управления персоналом методом «Каберне». Во время обеда он поддел:
– Ну как, правильно я выбрал стену? Может, твое место рядом с Козловски и остальной командой?
Разумеется, он имел в виду мое глянцевое черно-белое фото. Я отдал его Фрэнку, когда Пэтти хлопнула дверью во время большого заседания. Мой портрет висит рядом с папой Иоанном Павлом. И, откровенно говоря, итог мне нравится. Мы с папой смотримся вдвоем хорошо.
Жирным маркером я надписал: «Постарайся, чтобы твои люди не попадали в беду, Фрэнк. Всего наилучшего, Гроув». И повесить этот снимок потребовал вовсе не из зазнайства.
Скорее, это фото – напоминание для Скалли, для Каспера без щипчиков, для Радио Рея, если тот когда-нибудь покажет свою жадную до комиссионных физиономию на нашем этаже, для Пэтти и ее закадычных подружек из Эстрогенового переулка, для людей, наведывающихся в кабинет Фрэнка, и всех тех, кто в противном случае мог бы очернить мое имя и репутацию. К «Келемен Груп» я отношения не имею.
Кранч на прошлой неделе подстриг меня. Он был другом Сэм, и доставить Ун, Де и Труа ее родителям в Бостон было поручено ему. Однако он их так и не довез. Все три день-деньской болтаются у него в салоне в окружении ракообразных. Я рад, что таксы нашли хорошее пристанище. Кранч сказал, что может соорудить новый логотип на тему собак.
Но одно грызет меня по-прежнему. Драгоценности Сэм пропали. Фирменные побрякушки вроде сине-зеленой броши в виде павлина и бриллиантовых серег-гроздьев пропали без следа. Как не было.
– Не представляешь, где они могут быть? – поинтересовался я у Кранча. – Не заложил ли их Чарли?
– Без понятия, милаша, – ответил он, лязгая ножницами.
Однако рыть землю в их поисках я не стану. Будучи блудным сыном Чарльстона, южным парнишкой, просто пытающимся отыскать свою тропу в чащах Нью-Йорка, я «мог бы быть любезен» напоследок одарить вас последней аксиомой. Пожалуй, важнейшей из всех.
Седьмая. Топ-продюсеры держатся за стабильную работу.
