Наконец уцелевший волк вышел из укрытия. Настолько огромный, что его не смог скрыть туман, который расползся за ночь по поляне и спрятал от взора Элиаса лежащие на ней тела. Тусклого света утренней зари Элиасу вполне хватило для того, чтобы рассмотреть волка во всем его уродстве. Хищник был фута четыре в высоту (от земли до загривка) и около одной туазы[8]в длину (от морды до задних лап). Его грязная жесткая шерсть была черна, как ночь, и совсем не блестела: его как будто обсыпали золой. Хвост — длинный и мохнатый. На фоне жуткой черноты хорошо просматривались темно-желтые глаза и такие же темно-желтые — как будто отлитые из меди — клыки. Из спины и из боков торчали поломанные древки стрел, выпущенных в него эльфами, — такие же черные, как и шерсть. Волк принялся с жадностью пожирать один за другим лежащие на поляне трупы: эльфов, большого оленя и олених. Кровавая трапеза сопровождалась жутким рычанием. Волк резко дергался, отрывая какую-то крупную часть пожираемого им тела. Его морда вскоре сильно вымазалась в крови и в кусочках внутренностей, которые он пережевывал своими мощными челюстями.
Элиаса охватила неудержимая дрожь, вызванная страхом, отвращением и горечью, однако он знал, что нужно терпеть. Жуткое пиршество наверняка будет продолжаться еще долго — если, конечно, хищник не ослабел от полученных ран и его усталость не пересилит голод. К сожалению, стрелы, которыми осыпали его эльфы, не смогли обратить его в бегство. Не смогла этого сделать и магия Ллианы. Элиас именно поэтому и решил задержаться здесь: ему хотелось выяснить, насытит ли монстра подобное пиршество и отправится ли тот наконец в свое логово. Тогда он, Элиас, сможет, наверное, пойти по его следу и узнать, в какой части большого леса обосновались эти отвратительные твари.
Однако затем вдруг произошло то, чего юный охотник увидеть аж никак не ожидал.
Волк, насытившись кровью и плотью, походил взад-вперед по поляне, держа в пасти куски искромсанного тела. Затем открыл пасть (при этом недоеденные останки вывалились на землю), фыркнул и издал долгое, глухое и хриплое рычание, вселяющее ужас рычание гигантского существа. На противоположном конце поляны тут же — словно по сигналу или команде — появились какие-то существа. Элиас поначалу принял их за карликов или же гномов из-за довольно маленького роста. Он насчитал в тумане шесть силуэтов. Они шли слегка вприпрыжку. Такая походка могла быть свойственна и животному, и человеку, и эльфу. Элиас понял, что ошибся насчет карликов (тем более что всем была известна извечная ненависть карликов к волкам и их неистовое стремление преследовать волков везде — даже в их логовах). Да, эти неизвестные ему существа представляли из себя, пожалуй, животных, поскольку у них были звериные повадки, собачья морда, большие — стоящие торчком — уши и серая — короткая и жесткая — шерсть. Однако на них присутствовала кое-какая одежда. Некоторые размахивали чем-то похожим на длинные палки или рогатины. Эти безобразные существа приблизились к волку с боязливой почтительностью и, убедившись, что насытившийся монстр не проявляет по отношению к ним никакой враждебности, начали услужливо вытаскивать из его туловища вонзившиеся стрелы и зализывать его раны. Они довольно долго — пока полностью не рассвело — возились подобным образом вокруг волка, издавая при этом что-то вроде тявканья, которое, по-видимому, было их способом общения, а затем — к превеликому удивлению Элиаса — один из них обвязал шею зверя веревкой, отвел его в сторону и привязал к дереву. Остальные существа тем временем стали делить между собой то, что осталось от трупов.
Туман исчез, и стал виден иней, покрывающий растительность на поляне поблескивающим одеянием. Было холодно — намного холодней, чем обычно в это время года. Элиас закрыл глаза и съежился под муаровым плащом.
Сквозь дрему охотник наконец-таки услышал, что эти существа уходят — уходят с шумным и радостным тявканьем, которое еще долго раздавалось, затихая, среди деревьев. Глубоко задумавшись, эльф вышел из состояния оцепенения только тогда, когда до него стали доноситься крики орла, карканье ворон и прочие звуки, свидетельствующие о том, что жизнь обитателей леса входит в свое обычное русло. Рука Элиаса, сжимающая лук, онемела, слишком долго она пребывала в напряжении, ноги затекли, а все тело ныло. Он медленно стащил с себя плащ и не без труда поднялся на ноги. Затем он выбрался из своего убежища среди растительности и направился к поляне. На холодном воздухе раннего утра кровавые останки дымились, как свежеприготовленные горячие блюда. Они были разбросаны по поляне и представляли собой в основном лишь кучки костей, внутренностей и небольших разодранных кусков плоти, по которым уже было невозможно определить, какой частью тела эльфа или человека они когда-то были. То, что не сожрал волк, было большей частью унесено собакоподобными существами — большие куски плоти, оружие, сапоги, серебряные украшения. Элиас узнал останки Мингана только по меховому воротнику, украшавшему его — теперь уже разодранную — кольчугу, останки Куалада — по лежавшему возле него луку, останки Эллила — по рунам, начертанным на его наполовину обглоданной руке. Останки трех остальных эльфов — Фонны, Индая и Аллдая — распознать было невозможно.
Элиас был родом из Элианда. Как и большинство эльфов, живших в центральной части леса, он не знал, что такое война, не видел ничего более трагического, чем пожар (который случался, когда молния ударяла в сухое дерево и огонь пожирал окружающие это дерево заросли), и не видел ничего более ужасного, чем рана охотника, пострадавшего в схватке с медведем или кабаном. Старики и барды рассказывали, бывало, про эпические битвы былых времен, когда монстры, карлики и люди создавали свои царства и королевства. Ему нравились повествования, в которых описывались атаки, схватки и геройские смерти, однако ни в одном сказании не говорилось о тошнотворном запахе трупов, об умопомрачительных криках тех, кого пожирают живьем, и о прочем невообразимом ужасе, который ему сегодня довелось пережить. Он посмотрел на следы на земле, оставленные этими жуткими существами, и от одного только взгляда на эти многочисленные следы всю его храбрость — а точнее, то, что от нее еще оставалось — сразу же как ветром сдуло. Пойти по этим следам означало обречь себя на верную смерть. В этом не было никакого смысла.
Морврин проснулся на рассвете, когда первые лучи солнца заставили переливаться различными цветами папоротники, нависающие над его хижиной, выстроенной из тростника. Он долго разглядывал просвечивающий свод из листьев папоротника, на котором от малейшего дуновения ветра то появлялись, то исчезали яркие просветы. Ночью иней покрыл его тонкой серебристой оболочкой, которая теперь потихоньку таяла. Скоро самые высокие ветви папоротника станут покрываться по ночам корочкой льда, а затем начнутся снегопады, и день сократится до минимума…
Эльфы не страдали ни от холода, ни от дождя, и если бы все зависело только от него, он остался бы на вершине большого дуба — на площадке из ветвей, где он жил с Арианвен в теплое время года. Однако священное дерево уже потеряло почти всю листву (благодаря чему вообще-то с него открылся прекраснейший вид на бесконечное — простирающееся до самого горизонта — пространство леса), и на его вершине ветер дул теперь уж слишком сильно — слишком сильно даже для эльфов. Главное же заключалось в том, что отнюдь не все зависело только от него одного… Морврин перевернулся на своем матрасе из мха, прогнал движениями руки семейство сонь[9], устроившееся рядом с ним на ночлег, когда он уже спал, и, взглянув на лицо спутницы жизни, улыбнулся. Арианвен, положив голову на свою согнутую руку и обхватив второй рукой живот, из которого менее недели назад появилась на свет новая жизнь, показалась ему красивой, как никогда, в этот момент абсолютного покоя и в этой хижине, способной вызвать презрение даже у самого бедного из людей. Арианвен была королевой, однако у эльфов этот титул не давал его обладателю никаких привилегий — во всяком случае, таких, к которым обычно стремятся люди. В Элиандском лесу вы не найдете ни королевского дворца, ни придворных, ни сокровищницы. Королевская власть у эльфов не увязывалась с какими-либо церемониями и с какой-либо особенной одеждой. Власть эта являлась лишь бременем, но зато никто не мог перечить королеве и уже тем более ослушаться ее слова.
