— Они говорят «снято» еще до того, как ты вошла в комнату.
Грета издала трагический вздох кинозвезды, и Сьюки подумала, что в ее агенте погибла хорошая актриса.
— Моя дорогая, — снова начала Грета, — первое впечатление имеет самое большое значение, особенно в этом бизнесе. Это факт.
— Ты имеешь в виду, что мне надо строить из себя то, чем я на самом деле не являюсь, — послушно повторила Сьюки.
Грета драматически вздрогнула:
— Я имею в виду «играть».
— Лгать.
Грета прижала руки к сердцу:
— Вживайся в роль прежде, чем получишь ее.
— Выдать себя за старого патологоанатома, прежде чем войду?
— Да.
— Выдать себя за настоящую викторианскую певицу-лесбиянку?
— Да, хорошо.
— Они идиоты.
— ДА! Вот теперь мы подбираемся к сути.
Сьюки скривилась.
— Дорогая, — еще одно пожатие руки, — ты должна переосмыслить свое понимание лжи, а я просмотрю еще несколько из присланных мне сценариев, имея тебя в виду. И буду надеяться, что теперь ты знаешь, что на пробах нужно быть не менее восхитительной, чем на сцене.
— Договорились, — твердо сказала Сьюки.
— Вот и ладно, моя дорогая.
— Я могу сделать это.
— Я в этом не сомневаюсь. Сьюки кивнула.
— Кстати, — сказала Грета, возвращаясь к своему столу? — у меня есть чудесное прослушивание сегодня в пять часов. Озвучивание рекламы «Анусола»[1]на «Эссекс радио». И на нем стоит твое имя.
Пока Джон мельком проглядывал ее предыдущее резюме, Кэти стояла у принтера, смотрела на появляющееся оттуда новое и думала о Дэне.
— А это старое было для чего? — спросил Джон. — Я забыл.
— Учительница. Это было глупо.
— А до этого?
— Кинорежиссер. — Она рассмеялась.
— А до этого?
— Кажется, дантист, — задумалась Кэти и фыркнула: — Бред.
— А еще раньше?
— Не помню. — Кэти удобно устроилась на его кровати. Джон пристально посмотрел на нее.
— Что? — нетерпеливо спросила она. Он пожал плечами:
— Да так… Тебе не кажется, что ты просто тратишь наше время? Мы могли посмотреть фильм. У меня есть кассета.
— Ты сказал, что поможешь мне. — Кэти показала на его компьютер.
— Но ты все равно передумаешь в конце концов.
— Я не передумаю!
— Ты понимаешь, что папка с твоими резюме на моем компьютере почти такая же, как и моя книга? Две великие литературные работы.
— Спасибо, — рассмеялась Кэти, — но не у всех есть такое призвание, как у тебя.
— Хм.
— Мистер Замученный писатель.
— Ладно. Я понял.
Они несколько минут молчали, прежде чем Джон заговорил:
— Я не знаю, что буду делать, если не найду агента.
— Ты найдешь, это всего лишь вопрос времени.
Джон опустил голову.
— Ты найдешь, — настаивала Кэти, — они будут сами искать тебя, когда прочитают три главы твоей книги.
— Да, а потом я не пойду на встречу с ними, потому что побоюсь разлить кофе, или слишком громко засмеяться, или просто… я не знаю… случайно загореться…
— Тебе просто надо немного потренироваться вести себя уверенно.
— Мне просто надо что?
— Возможно, тебе нужно перевоспитаться.
— О черт, — поднял на нее глаза Джон.
— Я имею в виду вот это. — Она подошла к нему, сняла с него очки, убрала с лица волосы, расстегнула верхнюю пуговицу на рубашке и поставила его перед зеркалом. — Что ты думаешь? — спросила она.
— Куда это все исчезло? — искоса глядя на нее, пробурчал Джон.
Она снова надела на него очки.
— Имидж — это все, Джон! Контактные линзы, новая прическа, путешествие в магазин — и у тебя есть агент.
— И потом можно проливать кофе и слишком громко смеяться?
Она показала на его отражение в зеркале.
— Да, но это не будет иметь значения, потому что ты будешь прекрасно выглядеть. — Кэти говорила убедительно, но Джон лишь пожал плечами. — Ладно. Давай закончим составлять мое резюме, а потом я смогу пойти в библиотеку и посмотреть университетские проспекты.
— Или посмотреть фильм.
— Или посмотреть фильм.
В тот вечер студент и посудомойщик в «Кафе» Мэтт сидел в своей спальне, глядя на учебник французского. Его школьный советник сказал ему, что этот период его жизни, возможно, будет самым тяжелым, и, как теперь Мэтта осенило, слово «возможно» означало только одно — лучше, чем сейчас, уже не будет.
По правде говоря, дело было в том, что Мэтт не знал, по какому поводу депрессировать в первую очередь: из-за непредсказуемости экзаменационных вопросов, предсказуемости акне, превращения в пригородника или собственной девственности, которая грозила стать скорее жизненным фактом, чем фазой в жизни, из которой он вырастет.
И это были только несколько его любимых тем для размышлений. Глобальное потепление, риск быть несправедливо осужденным за убийство, риск сгореть заживо, непослушные волосы — вот некоторые другие. А еще тот факт, что его тело (которое раньше его вполне устраивало, а теперь превратилось во врага, способного ударить в спину), похоже, было недовольно тем, что оно всего шесть футов в высоту. Это делало Мэтта всего лишь самым высоким в колледже. И тот факт, что все его друзья, казалось, «делают это» с тех пор, как им исполнилось двенадцать… И тот милый факт, что его мать имела очаровательную привычку задавать его друзьям вопросы, такие как, например: «Мальчики, просветите меня, что такое золотой душ?». Впрочем, это были, можно сказать, мелочи. По дороге домой из «Кафе» он осознал, что если бы его сегодня убили, он, по идее, умер бы девственником.
Сейчас темнело рано — в середине дня воцарялись сумерки, и Мэтт смотрел в окно своей спальни на шелковую красную змейку заката в рамке алюминиево-серого неба. На несколько секунд он почувствовал какое-то тихое удовлетворение. В такие моменты он верил, что он всего лишь еще один нормальный тинейджер и все в его жизни будет прекрасно. Его тело перестанет тянуться вверх, а остальные парни подрастут, у матери пропадет голос, а волосы станут послушными. Но солнце достаточно быстро село, а Мэтт снова оказался в своей комнате с учебником французского на коленях. Он все еще смотрел на сине-черное небо, когда услышал, как мать зовет его ужинать. Он выключил лампу, закрыл книгу и спустился вниз по лестнице.
