И дальше все в том же духе. Я резюмирую и обобщаю все, что Брюс сказал во время ужина. Он высказал столько идей, что голова могла пойти кругом. Возвысившийся в своем статусе неприкасаемого, он посылал ко всем чертям мораль, правосудие, прессу, фанатов и весь мир в целом. Что касается его самого, то он рассматривал истину не как опасность, а как удобрение. Он делал из нее сырье для рассуждений, «отличающихся от других». Обычно звезды играют с ложью, как маленькие девочки играют в куклы, это само собой разумеется. Он — без грубостей, без непечатных выражений, спокойно, расставляя слова перед нами, как расставляют на столе фамильное серебро, не придавая этому значения — вел неожиданные речи, антиконформистские, циничные, которые шли вразрез с декларациями других знаменитостей. Он забыл об обычной осторожности с каким-то надменным спокойствием. Крысы, когда кусают, своей слюной делают анестезию своим жертвам, — Фэйрфилд обладал такой же успокаивающей вежливостью. Его речи были непригодными для употребления, но я ими неплохо воспользовался. Я уже видел подзаголовки своего интервью. И тем лучше, что у меня нет никаких подробностей о личной жизни Брюса, которые я мог бы обсасывать. Однако статья произведет впечатление на умы. Достаточно было понаблюдать за Аньес, чтобы в этом убедиться: она подпала под его очарование. Она хотела Фэйрфилда, и ей были нужны подробности. Как будто бы стараясь мне помочь, ссылаясь на интервью, которое появится в «Сенсациях», напустив на себя наивный вид хорошенькой женщины, задающей вопрос без задних мыслей, Аньес заманивала его туда, где добычу поджидали капканы, — на территорию личной жизни. Но, учтите, в своей манере, то есть нашей, парижской, с мудреными уловками. И мысли не было, чтобы спросить на квебекский манер: «А женщины, чувак, часто ты их трахаешь?» Она завела его в сферу вопросов о его физической форме.
— Поскольку вы так откровенны, Брюс, — повела Аньес бровкой, — объясните мне, как вам удается в сорок пять лет не иметь ни одной морщины?
Тремя днями раньше журнал «Сенсации» задал этот вопрос французской актрисе, выбранной в жюри Каннского кинофестиваля, которая в ответ завела обычную песню: «Стареть прекрасно. Я люблю взгляды, полные опыта, морщины, которые показывают, сколько пережито. Меня трогают люди с кругами под глазами. Вся палитра эмоций проступает на отмеченных временем лицах». При этом наш журнал должен был оплатить огромный счет от парикмахера, стилиста и гримерши. Фэйрфилд не проявил перед нами такого лицемерия.
— Когда я остаюсь один, что бывает часто, я ничего не ем и не пью… Кроме того, я много сплю, у меня есть специальный бальзам для волос, а перед сном я мажусь кремом. И мне еще не столько лет, сколько Мику Джаггеру[28]. Через десять лет посмотрим. Но я не верю в чудеса. Если ты стакан кока-колы, ни один пластический хирург не превратит тебя в стакан пепси.
Он перевел разговор на Шопена, затем заговорил о Серже Генсбуре[29]. Брюс посчитал бы за честь знакомство с ним. Для очередного альбома он собирался, как и Генсбур в свое время, записать песню на мелодию великого поляка в современной аранжировке. Это было странным. В Брюсе не было ничего от типичного рокера. Как и от топ-менеджера, на которого он походил. Перед десертом он захотел попробовать сыры. Тем не менее в нем также не было ничего и от гуляки, бонвивана. Он использовал музыку, политику, кухню, чтобы увести нас от разговоров о своей личной жизни. Брюс направлял интервью в подходящее ему русло. Как только он слышал вопрос, касающийся личной жизни, он переадресовывал его Аньес. Он хотел знать о ней все, и она включилась в игру. Была замужем, разведена, есть сын четырнадцати лет, которого воспитывает бабушка. В сорок три года она готовилась встретить второго мужа.
— Я хотела бы пережить несколько романтических приключений, — объявила Аньес. — Например, свадьбу в Лас-Вегасе. Что-нибудь, что идет вразрез с привычным ходом вещей.
Лас-Вегас мне бы тоже вполне подошел для подобной цели, но я не стал бы оставаться в этом городе больше двух-трех часов. Что касается Брюса, то он счел этот прожект банальным. Он не сказал «нет», но просил отсрочки. Брак, по его мнению, это не какие-то подразумеваемые договоренности, а контракт. Он хотел бы знать, что Аньес может предложить взамен. Она ответила без колебаний:
— Спокойствие, Брюс! Я не стану вам надоедать. Если вечером вам будет нужна спутница, я буду рядом. Я умею принять гостей, но обожаю бывать дома одна. Если вы хотите уйти, чтобы выпить пива с друзьями, пожалуйста. И по возвращении, если вы не будете шуметь и не разбудите меня, не услышите ни одного вопроса. Я люблю свободу, как свою, так и других людей. Ваша свобода мне не будет в тягость.
Он казался прельщенным этим. Такая договоренность его вполне устраивала. Меня, кстати, тоже. Полагаю, что мы уже вышли из возраста страстных романов с рыданиями и вошли в возраст слегка подслащенного лицемерия. Возвышенный в силу своего статуса, Брюс плевать хотел на весь мир и на условности. Флирт в духе шестнадцатого округа Парижа был для него разительной переменой по сравнению с американскими супружескими обязательствами, с их условиями и договорами. Он только спросил, является ли супружеская верность частью соглашения. Аньес не исключала этого, но не желала, чтобы это было написано черным по белому. Эта осторожность вызвала у Брюса энтузиазм.
— Этот последний пункт меня почти убедил, — с воодушевлением проговорил он. — Верность по контракту внушает мне ужас. Как говорил Аристотель, лучше разделить хорошее с другими, чем распоряжаться плохим одному.
Аристотель это сказал? Аньес обещала проверить. Она скорее приписала бы подобную мудрость Лафонтену, своему любимому философу. Брюс прочитал на память «Ворону и лисицу»[30], сделав не больше десяти ошибок. Мы находились под его очарованием. Он забавлялся этим.
— С вами, французами, это так легко. Стоит только выказать любовь к вашей знаменитой культуре, и вы падаете к ногам, как перезревшие фрукты.
— Это нормально, — заметила Аньес, — все любят лесть.
Ну, нет. По мнению Брюса, лучше, чтобы тебя ненавидели, чем любили за то, что было когда-то в прошлом.
— Любить Францию, потому что некогда она была великолепной, — это как заниматься любовью со старухой, потому что она когда-то была молодой, — заявил он.
— Надеюсь, вы ничего не имеете против старушек, Брюс? — спросила Аньес.
Ответ: нет. Доказательство: он предложил проводить ее до дому. А я остался один на тротуаре. Как по рефлексу, я позвонил фотографу из нашего журнала. Пусть походит за Брюсом завтра. И пусть сделает его фото вместе со светской дамой, которая будет сопровождать его целый день. На всякий случай.
