Миссис Мабл вернулась из кухни в столовую как раз в тот момент, когда муж жадно схватил стоящий на маленьком столике стакан с виски и большими глотками выпил его. Она поняла, что к ее дорогому Уиллу нынче вечером не подступиться. Видно, сегодня не удастся поболтать о том, какой добрый юноша Джим Мидленд и как много он для них сделал. А она целый вечер ждала этого разговора… Миссис Мабл чувствовала себя обделенной…
Глава 3
И все же из-за пятифунтовых банкнот мистер Мабл переживал еще долго. Такой уж чудной был у него характер. Когда он чувствовал себя крысой, загнанной в угол, то и вел себя подобно этой крысе: боролся отчаянно, всем рискуя… Но теперь, когда худшее было позади, он думал только о том, как замести следы.
Собственно, и за мелкие, однофунтовые банкноты ему пришлось заплатить немалую цену. Сердце его, которое билось так бешено в ту ненастную ночь, и теперь, спустя столько дней, иногда принималось яростно колотиться. А мозг неустанно, днем и ночью, перебирал возможные последствия того, что он сделал. Иногда откуда-то вдруг возникало убеждение, что отель, где Мидленд снял номер, непременно начнет бить тревогу и полиция, может быть, уже направляется к дому Маблов… Или что в банке, где служит Мабл, кто-то заинтересовался, откуда у него неожиданно появились деньги, и собирается задать ему несколько неприятных вопросов… Подобные мысли и вызывали у Мабла отчаянное сердцебиение, которое успокаивалось лишь вечером, когда он удобно устраивался в кресле со стаканом виски в руке. Порой он и ночью просыпался в холодном липком поту и долго лежал, слушая, как гулко пульсирует в висках кровь; в воображении его проплывали ужасные воспоминания. Он ворочался в постели, никак не находя удобную позу, и что-то тихо бормотал под нос, не видя выхода ни в том, что было ему известно, ни в том, чего он еще не знал. Если сон слишком долго не приходил, перед мысленным взором его вставали ужасные воспоминания: выпученные глаза, глядящие на него, искаженное мальчишеское лицо с пеной на губах… Это было самое худшее…
Постепенно его перестало успокаивать даже одиночество у камина, в столовой дома на Малькольм-роуд, в компании с верной подругой — бутылкой виски под рукой и мыслью, что и сегодня никто не бродил, ища чего-то в саду. Виски теперь лишь усиливало его напряжение. Ему требовалось все больше времени, чтобы отвлечься мыслями от того, что может произойти. Скоро он понял: самые мучительные минуты приходятся на ту стадию, когда спиртное еще, так сказать, взнуздывает, а не притупляет сознание. Эти минуты так страшили его, что, случалось, он не пил целый вечер, хотя жаждал виски всем существом. В такие вечера ему было необходимо общение с женой и детьми. Слушая подробный рассказ Энни о маленьких событиях минувшего дня — о том, как она разговаривала с учеником пекаря, который теперь работал у мясника, как она прошла из конца в конец всю Рай-лейн, чтобы купить остатки на распродаже, и что ей сказал страховой агент, мистер Браун, — Мабл какое-то время чувствовал себя так, будто с ним ничего не случилось. Просто приснился какой-то кошмарный сон… Ведь если то, чего он не может забыть, было правдой, разве мог бы он как ни в чем не бывало мирно сидеть сейчас у камина?.. Когда Энни произносила свои бесконечные непритязательные монологи, он мог ограничиваться редкими односложными репликами и думать о чем-нибудь совсем постороннем… Ведь то, что недавно произошло в этой неуютной, заставленной старой мебелью комнате и что жуткой, леденящей кровь тайной прячется там, в саду, просто-напросто горячечный, странный, не имеющий ничего общего с реальностью сон… Убаюканный болтовней Энни и сбивчивыми рассказами Джона и Винни о школьных буднях, он в самом деле был близок к тому, чтобы поверить: ничего не было, он что-то увидел во сне, но вот проснулся и теперь все в порядке… Энни в такие вечера была на седьмом небе от счастья: ее дорогой Уилл с нею, он ее слушает… Но потом наступала ночь, с нею — расплата за час или два покоя. На грани бодрствования и сна он опять убеждался, что происшедшее — очень даже реально, и ночь проходила в бессонных метаниях, в бесплодной борьбе с лихорадочно набегающими, терзающими сердце и ум образами.
Постепенно, едва заметно чувство уверенности, однако, возвращалось к нему. Нет, это не было подлинной, безмятежной уверенностью — скорее, примирение с неизбежным: будь что будет. В дом 53 по Малькольм-роуд так и не пришли полицейские; в отеле тоже никто, видимо, не заинтересовался, куда делся их постоялец по имени Джеймс Мидленд. Мало-помалу, стараясь не очень спешить, Мабл выплатил все долги; на это ушла большая часть однофунтовых банкнот. Но его личные траты в последнее время тоже выросли, они не могли не вырасти: ведь каждый день он поглощал много виски. Да и Энни, сколько он ни выговаривал ей, не хотела тратить на хозяйство хотя бы чуточку меньше. Энни упорно держалась своей привычки: расходовать чуточку больше, чем зарабатывал муж. Короче, все шло к тому, чтобы начать понемногу тратить пятифунтовые купюры. Правда, Мабл делал это в высшей степени осторожно: опыт банковского служащего весьма помогал ему в этом. Ни одна из этих похрустывающих бумажек не попала к местным торговцам и, главное, не перешла на личный счет мистера Мабла в том банке, где он работал.
В большом, украшенном позолотой, популярном лондонском ресторане «Корнер Хаус» время от времени стал появляться, всегда в одиночестве, маленький человечек с круглым невзрачным лицом. Он усаживался за столик и заказывал дорогой ужин — самый дорогой, какой предлагало меню. Затем торопливо, не взглянув на людей, сидящих за соседними столиками, съедал все, что ему подавали, требовал счет, оплачивал его и быстро уходил. Расплачивался он всегда пятифунтовой купюрой и, заталкивая в карман сдачу, убегал с таким видом, словно за ним гнались по пятам… А за ним в самом деле гнались. Например, гнался безрассудный страх, что какой-нибудь официант во фраке остановит его и спросит, где он взял такие банкноты, и при этом бросит многозначительный взгляд на коллегу: дескать, вызови-ка полицию. Вторым преследователем был ужас перед леденящей душу возможностью, что кто-нибудь случайно узнает кое-что про заброшенный сад на одной тихой улице южного лондонского предместья. Мистер Мабл уже хорошо знал, как страшно идти вдоль этой самой улицы, слушая неровный стук своего сердца и едва не теряя сознание от нетерпения, как бы поскорее добраться до дому и убедиться, что там все по-старому. А придя, целый вечер прислушиваться, не идет ли полиция, и, что еще хуже, смотреть на жену и детей, мучительно пытаясь понять: не таится ли за их словами и взглядами беспощадное: знаем!.. Но время шло, и ничего не случалось.
Удар последовал с той стороны, откуда Мабл меньше всего его ждал. Было девять часов вечера. Мистер Мабл сидел все в той же тесной, душной столовой, поминутно следя за двумя самыми важными в этот момент вещами: уровнем виски в бутылке и положением стрелок на циферблате. Энни тоже находилась в комнате, но присутствие ее было едва заметно: она шепотом разговаривала о чем-то сама с собой. Придя домой, Мабл резко отверг все ее попытки заговорить с ним, и она поняла: в этот вечер надеяться на ласковое отношение мужа не приходится… Когда раздался стук в дверь, она пошла открывать. Это был почтальон, он принес одно-единственное письмо. Энни отдала его Уиллу. Непослушными пальцами он разорвал конверт и, с трудом остановив в одной точке блестящие от виски глаза, прочел несколько строк, напечатанных на машинке. Ему пришлось перечитать их трижды, пока до него дошел смысл. Это было официальное извещение: аренда дома 53 по Малькольм-роуд настоящим прекращается…
