— Но я настаиваю. — Эдуардо преградил ей дорогу. — Я умею это делать и не наврежу вам. — Он взял ее за подбородок. — Повернитесь к свету. Еще немножко. Вот так хорошо.
Когда он склонился к Филаделфии, она перестала сопротивляться. Его бронзовое и до неприличия красивое лицо было всего в нескольких дюймах от ее лица. Черные глаза, опушенные черными длинными ресницами, смотрели в ее глаза, и их взгляд проникал ей прямо в душу.
— Здесь что-то есть, — проговорил он и нежными прикосновениями носового платка вытер следы слез с ее щек. Его улыбка была доброжелательной; глаза выдавали изумление. С довольным видом он кивнул и отошел от нее.
— Сеньорита, берегите свои прекрасные глазки, похожие на топазы.
— Спасибо, — ответила Филаделфия, отходя от него в дальний конец комнаты, так как его близость волновала ее. — Что вы здесь делаете? — спросила она.
— Жду вас.
— Вы понимаете, о чем я спрашиваю.
— Да, конечно, но я стучался. Ответа не последовало, и тогда я вошел. Здесь никого не было, и я решил подождать
— Я обедала внизу. Вам не стоило входить в мою комнату без разрешения.
— Вы правы, — согласился он. — Я бы не смог этого сделать, если бы вы потрудились закрыть дверь. Вы не привыкли заботиться о себе, сеньорита, поэтому не оставляйте свою комнату незапертой. Ваш следующий гость может прийти с дурными намерениями.
«Слабое утешение», — подумала Филаделфия. В его присутствии она совсем не чувствовала себя в безопасности. На этот раз он был одет в вечернюю визитку с бархатным воротником и шелковыми лацканами. Но изящная одежда не скрывала гибкости его тела. Весь его облик свидетельствовал об иностранном происхождении. Запонки на его белом шелковом жилете и рубашке были бриллиантовыми, а не жемчужными, как это было принято. Вместо высокого круглого накрахмаленного воротника он носил белоснежный шейный платок, в котором утопал огромный сапфир, украшенный россыпью бриллиантов. Контраст между белой материей и его темной кожей был удивительным и притягивал к себе взгляд, так же как его необычный профиль и гипнотизирующие глаза. Несмотря на внешнюю привлекательность, он казался таким же чуждым в ее комнате, как попугай в воробьином гнезде. Чтобы нарушить неловкое молчание, Филаделфия сказала: — Вы любопытный человек.
— Любопытный? — спросил он в замешательстве.
— Странный. Не как все.
— Я предпочел бы, чтобы вы нашли меня привлекательным, — ответил он после непродолжительного раздумья.
Филаделфия отвернулась. Она была почти уверена, что он флиртует с ней. Гарри никогда не флиртовал Он был положительным и серьезным. Но этот человек с улыбкой, которая преображала все его существо, явно наслаждался жизнью. Впрочем, она не пойдет на это. Она не хочет флиртовать, а тем более с ним.
— Помнится, я спросила вас, почему вы здесь? Он жестом указал ей на стул.
— Я хочу показать вам несколько вещиц, чтобы вы поняли серьезность моих намерений.
— Я совершенно не заинтересована ни в одном из ваших предложений. Вам вообще нельзя находиться здесь. Я не привыкла принимать незнакомых мужчин у себя в комнате.
Он разочарованно посмотрел на нее.
— Стоит ли нам тратить время на демонстрацию скромности? Меня нисколько не волнует ваше целомудрие. — К ее возмущению, эти слова сопровождались громким смехом. — Поэтому не чувствуйте себя оскорбленной.
Сказав себе, что единственная возможность поскорее отделаться от него — это его выслушать, Филаделфия села на краешек стула.
— В вашем распоряжении пять минут, сеньор Таварес.
Она не заметила стопочку ювелирных футляров, лежавших на ее кровати, пока он не подошел к ней и не взял в руки один из них. Вернувшись к Филаделфии, он сначала открыл замочек, а затем поднял крышку.
Филаделфия ахнула. В своей жизни она видела много красивых вещей, но впервые ее взору предстало ожерелье столь эффектное. Оно было золотым: тяжелые медальоны из золота с выгравированным рисунком, в котором ей почудилось нечто языческое. В центре каждого медальона располагался топаз размером с ноготь ее большого пальца. Но это было еще не все. С каждого медаль она свисал золотой ромб, украшенный аметистом такого же размера, что и топаз. К каждому ромбу была подвешена грушевидная капля золота, на широком конце которой был закреплен рубин. Филаделфия смотрела на ожерелье, не скрывая восторга. — Ну?
— Оно потрясающе красиво. Это ваше?
— Можно сказать так, — ответил он, закрывая футляр. Вернувшись к кровати, он на этот раз взял длинный плоский футляр и принес его ей. Филаделфии казалось, что ее уже невозможно удивить, но она ошиблась.
На белом атласе лежала золотая цепочка испанского плетения шириной в полтора дюйма. По всей ее длине располагалась дюжина граненых камней, таких же блестящих, как и бриллианты, но голубого цвета.
— Что это за камни?
— Голубые топазы, — ответил он улыбаясь. — Они напоминают мне летний день, когда земля прогрета солнцем, а небо такое голубое, что глазам больно.
— Они с ваших шахт?
Он ничего не ответил, но вынул колье из футляра и приложил его к се шее.
— Вы родились, чтобы носить подобные вещи. — Он застегнул колье под волосами и дал ей лежавшее рядом зеркало.
Филаделфия взяла зеркало. Даже при плохом освещении топазы горели небесно-голубым цветом.
— Колье необычайной красоты. Я даже не могу представить себе что-нибудь более изысканное.
— Наверняка можете! — воскликнул он. — У вас дар делать все невозможное возможным. Вам стоит только захотеть.
Филаделфия посмотрела на него затуманенным взором.
— Хотелось бы, чтобы это было правдой. — Его лицо помрачнело, но глаза светились.
— А что бы вы хотели? Новую одежду? Деньги? Драгоценности? — Филаделфия отвела взгляд.
— Я бы хотела доказать невиновность отца, — медленно ответила она. — Но прежде я найду способ вернуть каждый цент, в краже которого его обвиняют, а когда правда выплывет наружу, его должники могут подавиться их компенсациями.
Эдуардо увидел, что она свято верит в невиновность отца, и стена, стоявшая между ними, стала еще выше.
— А что, если это правда? А вдруг вы ошибаетесь?
— Вы очень вольно обращаетесь с понятием «правда». Мне остается лишь думать, что вам самому никогда не приходилось иметь с ней дело.
Эдуардо пожал плечами и слегка отодвинулся от нее, с беспокойством подумав, что, если выплывет та правда, которую он знает об Уэнделле Ханте, ей будет ужасно больно.
— Драгоценности настоящие, — сказал он.
— В таком случае я возвращаю вам колье и благодарю за то, что вы мне его показали. — Она протянула ему колье.
Вместо того чтобы взять его у нее, он сжал ей руки.
