— Цезарь, — сказал он, указывая в окно, — видите ли вы это темное здание, возвышающееся по ту сторону залива?
— Да, это дворец венецианских посланников, — ответил Мануил нетерпеливо. — Что дальше, говори?
— На террасе этого дворца сейчас вспыхнут красноватые огоньки.
— А что Же означают эти огоньки?
— Что все готово к отъезду.
— Ну, пока еще ничего не вспыхнуло, я могу быть уверенным, что венецианцы попались! — воскликнул Мануил.
— Но они пока не в ваших руках, — отозвался далмат.
— Если ты сомневаешься, то можешь удостовериться собственными глазами, — сказал император, схватив его за одежду.
— Поздно, ваше величество, — заметил далмат, цепляясь за оконную решетку. — Соблаговолите взглянуть — огни зажигаются.
Оба, волнуемые совершенно противоположными чувствами, смотрели на то, как терраса освещалась мало-помалу пылающими факелами.
Мануил Комнин зарычал, словно попавшийся в плен лев, и потрясал своими сильными руками железную решетку.
Далмат же между тем любовался с дикой радостью освещенными верхушками деревьев, казавшимися издали охваченными со всех сторон пламенем.
В это время вернулся невольник и доложил дрожащим голосом Комнину, что Сиани и Молипиери скрылись из дворца в неизвестном направлении.
Император произнес страшное проклятие, вытолкал ногой простершегося перед ним невольника и запер дверь.
Скрестив руки на своей широкой груди, он приблизился медленными шагами к Иоаннису и посмотрел на него долгим, испытующим взглядом, как бы желая проникнуть в глубины его души.
Далмат выдержал это испытание с невозмутимым хладнокровием.
— Тебе, разумеется, известно, куда они скрылись? — спросил коротко император.
— Да, — ответил Азан. — Они ждут меня в настоящую минуту с величайшим нетерпением.
— Так что в случае, если я задержу тебя…
— То они отправятся без меня.
— Ну а если я прикажу содрать с тебя живого кожу — неужели ты не выскажешь мне и тогда своей тайны? — вспылил император.
— Признаюсь, — произнес спокойно далмат, — что эта процедура пользовалась бы несомненным успехом при других обстоятельствах. Но со мной она будет совершенно излишней, так как венецианцы отплывут через двадцать минут, а я сомневаюсь, чтобы вам удалось в такой короткий срок развязать мне язык.
— Шутки в сторону! Можешь ли ты и хочешь ли выдать их мне?
— Могу и хочу: именно это и привело меня к вам.
— Сколько же ты требуешь за эту измену?
— Ничего. Я буду совершенно доволен, если мне представится возможность отомстить Сиани, не задевая интересов вашего величества.
— Объяснись.
— Вы недавно задали мне вопрос: что может быть общего между таким негодяем, как я, и благородным Сиани? — произнес Азан решительным тоном. — Так знайте же, что этот патриций любит ту же женщину, которую люблю я… Да, патриций Сиани, имя которого красуется в золотой книге, вздумал соперничать с бедным незаконнорожденным далматом, который был поднят прохожими На каком-то перекрестке и который провел свои детские годы в нужде и лишениях, питаясь только милостыней. Чтобы завладеть этой женщиной, на которой ему нельзя жениться, потому что она плебейка, патриций Сиани поступил в посольство в надежде одержать такую блистательную победу над греками и выполнить свою миссию с такою честью, что сенат, увидя его, покрытого славой, разрешит ему брак, запрещенный законом. Опасаясь, что мечта Валериано может осуществиться, я решился поставить преграду его честолюбию и не допустить, чтобы он завоевал себе славу, которой так домогается. Я стал его рабом, и с тех пор он находится в моей власти. Я работал без устали над его гибелью, не покидая его ни на одно мгновение, и узнал даже все его тайные мысли. Я ежечасно устилал его путь сетями, в которых он путался уже не раз. Все то, что создавалось им, я разрушал с терпением непримиримой ненависти. До сих пор старания мои были успешны, но мне мало этого: я хочу окончательной его гибели. И так как он принадлежит мне, то я и продаю его вам, ваше величество!
— Говори же, на каком условии?
— Вблизи Константинополя находится превосходная больница для пораженных чумой.
— Что ты хочешь сказать? — спросил Мануил, смотря пристально на зловещее лицо Азана.
— То, что надо не далее как сегодня же завлечь туда солдат и моряков венецианской флотилии.
— Вероятно, для того, чтобы ни один из них не вернулся в Венецию, не так ли?
Далмат не ответил, но смело взглянул в лицо Мануила, между тем как губы его искривились злой улыбкой. Комнин усмехнулся: он понял смысл улыбки.
— Ты прав, Азан, — сказал он, — я ошибся. Ты хочешь сказать, что их всех потом следует отправить, пропитанных этим ужасным ядом, обратно в Венецию.
— Я еще не вполне закончил свою мысль.
— Говори же скорее: я спешу завершить это дело.
— Через час, когда во всем городе поднимется тревога, я овладею с одобрения цезаря двумя купеческими кораблями, которые прибыли вместе с флотилией и принадлежат венецианцу Бартоломео ди Понте. Я уведу их дня на три в одну малоизвестную бухту, а затем, пользуясь темнотой ночи, прокрадусь в больницу чумных и произнесу магическое слово: «Освобождение…». На этот возглас мне, разумеется, ответят тысячи дружеских голосов. Солдаты, матросы и юнги соберут свои последние силы и кинутся на приготовленные мной корабли. С этим драгоценным грузом я поплыву на всех парусах в Адриатическое море… и вернусь торжественно в Венецию в качестве освободителя моих братьев.
— Славно придумано! — воскликнул Мануил.
— Но это еще не все, — продолжал невозмутимо далмат. — Представьте себе мысленно следующую сцену: гавань переполнена нетерпеливой толпой людей, сбивающих друг друга с ног… Вот молодая девушка встречает своего брата… Они обмениваются крепкими рукопожатиями, горячими поцелуями, матросы смешиваются с горожанами, на всех лицах написана радость свидания… Все оспаривают один у другого честь приютить под своим кровом прибывших. Но смерть не дремлет: в одно прекрасное утро по всем улицам Венеции пронесется страшный вопль: «Чума!»
— О, ты великий политик, далмат! — воскликнул Мануил, глаза которого засверкали, подобно глазам бенгальского тигра.
Далмат не обратил внимания на это восклицание, и лицо его оставалось бесстрастным.
— Если сделать это, — продолжал он, — то Венеция будет лишена всякой возможности начать войну, потому что у нее не останется ни кораблей, ни матросов. Комнин же, перед которым так храбрились венецианцы, станет между тем могущественным, грозным императором с той минуты, как он возьмет в союзницы чуму.
— И ты берешься выполнить эту задачу, демон?
— Клянусь, что выполню!
