— Непременно, — ответил Кейн. — Пять лет. Невероятно. Скажи Лэзу, чтобы позвонил мне, когда приедет.
— Скажу.
— Знаешь, могла бы и не спрашивать. Ради тебя я всегда готов быть где угодно.
Грейс знала, что в разговоре имелись недостающие звенья. Она намеренно пропускала их, как стежки в вышивке, чтобы добиться нужного рисунка. Знала она и то, что Кейн не будет на нее давить.
— Было бы здорово, если бы ты сказал тост.
— Все ради тебя, Грейс.
В носу у нее защекотало, словно она собиралась чихнуть.
4
«Простаки за границей»Грейс находилась не в том настроении, чтобы проводить занятия, но была среда — вечер, в который «Химера букс», старая книжная лавка на западе, в районе 80-й улицы, великодушно позволяла ей использовать заднее помещение магазина для проведения десятинедельного курса переплетного дела. Лэз устраивал там чтения, когда вышла его первая книга; народу набивалось битком, некоторые сидели даже на подоконниках и ступеньках. Давая объявление об открытии курсов в «Вестсайдере», Грейс, недолго думая, окрестила их «Переплетное дело». Она надеялась, что многих заинтересуют форзацы с узорами под мрамор и особенно золотая фольга, которая производила на нее саму такое же магическое действие, как крылья бабочки. Время от времени кто-нибудь приносил на занятия рассыпающуюся по листочкам фамильную драгоценность, требовавшую для своего восстановления более искушенного наставника, чем Грейс. В подобных случаях в качестве консультанта вызывался Милтон.
Курс переплетного дела доставлял отцу Грейс безграничное удовольствие, что, в свою очередь, доставляло удовольствие ей. Лэз называл переплетную Грейс «мелочной лавочкой», и Грейс это прозвище казалось скорее приятным, чем унизительным. Она знала, насколько высоко Лэз ценит ее чуткое проникновение в его собственную работу, не говоря уже о ее издательских и корректорских навыках, для применения которых обычно требовалось, чтобы она сидела у него на коленях, а он потихоньку гладил или раздевал ее, пока она пыталась работать. Грейс думала, что однажды действительно сможет заполнить одну из своих «мелочных книжечек» чем-то большим, чем просто мелочи, и, возможно, Лэз будет сидеть рядом с ней, правя ее корректуру. Разумеется, когда она что-нибудь напишет, а он вернется.
Отец Грейс научился переплетному делу у своего отца, но так и не пошел по его стопам в семейном бизнесе, обретя свое призвание в лечении заболеваний ног. Все без исключения книги в доме ее родителей были красивейшим образом переплетены, многие в тисненую кожу, с любовно подклеенными корешками, а иногда даже в пыленепроницаемых обложках.
Поваренные книги ее матери протирали специальными растворами и тщательно, чтобы не причинить ни малейшего вреда, стирали с них пыль; они были обернуты в прозрачный пластик на тот случай, если на них, не дай бог, что-нибудь прольется. «Люди бережнее обходятся со своими сигарами, чем с книгами, — частенько ворчал Милтон. — У меня есть сигары, которые старше тебя, Грейси, и они все так же хороши, как в тот день, когда я покупал их», — говорил он, доливая воду в установку для увлажнения, хотя бросил курить, когда Грейс еще только-только пошла в колледж. Родители недавно установили осушитель и ионизатор воздуха, чтобы избавиться от пыли в квартире. Если бы отец ко всему прочему мог еще и контролировать наружный климат, он был бы совершенно счастлив.
Кроме того, он любил цепляться к мелочам и никогда не был доволен никакой работой, кроме той, что выполнял сам. Многие маляры уходили, бросая наполовину сделанную работу и отказываясь отвечать на его звонки, когда им вконец надоедала настойчивость, с какой он требовал, чтобы они в энный раз перекрасили ту или иную комнату из-за каких-то едва заметных подтеков. Грейс всегда втайне думала, что было бы лучше, если бы отец пошел в пластическую хирургию вместо лечения заболеваний ног, но держала эти мысли при себе, понимая, что тогда они с матерью превратились бы в заложниц неистребимого отцовского желания сохранять и реставрировать.
В тот год, когда Грейс начала встречаться с Лэзом, он устроил переплетную мастерскую для отца Грейс в пустующем складе в подвале дома, где жили ее родители. Сдружившись с главным администратором, Лэз даже получил разрешение сломать стену прилегающей мойки, чтобы Милтону не приходилось бегать наверх — мыть свои инструменты. Вследствие этого отец проводил большую часть свободного времени в подвале, время от времени поднимаясь, чтобы прослушать прогноз погоды.
«Снег еще идет?» — спрашивал он, поднявшись из своего подземного царства — глотнуть свежего воздуха или перекусить. Если бы не посещения офиса, расположенного на другой стороне улицы, отец, наверное, вообще никогда не выходил бы из дома. Мастерская была жестом, достойным пожизненной благодарности, но Лэзу все казалось мало. Для него Милтон стал родным отцом, которого он никогда не знал.
Весной следующего года, во время помолвки Грейс и Лэза, на которую Шугармены явились с уткой по-пекински, отец вручил Лэзу подарок, завернутый в бурую оберточную бумагу. Пока Лэз разворачивал сверток, отец чуть не лопался от гордости. Внутри оказалось тщательно восстановленное, принадлежавшее Лэзу двухтомное первоиздание «Простаков за границей» Марка Твена и два билета на самолет. «Приятного путешествия», — было написано отцовской рукой на карточке. Грейс шепнула родителям, что они напрасно сделали это, и она знала, о чем говорила, потому что теперь цена книги была под большим вопросом. Она просто не понимала, как отцу удалось заполучить книгу.
— Разве не прекрасная работа? — спросила, лучась улыбкой, мать Грейс. — Он даже подновил позолоту на заголовке. А посмотрите на новый форзац! Милтон прямо-таки окопался в своей мастерской. Вроде сапожника.
— С черникой или с персиками? — спросил Берт.
— Берт! — осадила его Франсин, хлопая мужа по плечу и одновременно наклоняясь, чтобы полюбоваться томами.
— Удивлены? — спросил отец Грейс.
Лэз вертел книги в руках, подняв брови и округлив в недоверии глаза. Грейс ожидала, что он будет, как всегда, вежлив, но, когда он обратился к отцу и торжественно произнес: «Марк Твен был бы польщен», — поняла, что это не просто вежливость, и Лэз был искренне тронут добротой отца. Книги были выставлены под стеклом и сияли среди прочих первоизданий, как драгоценные восковые цветы.
Когда они с Лэзом вернулись после шести недель, проведенных за границей, где непринужденно следовали бродяжническим наклонностям Твена, Лэз написал статью под названием «Распад слов», и впервые прозвучала мысль о занятиях Грейс.
Последние два дня выдались на редкость дождливыми, и Грейс бдительно оставляла два мокрых зонтика в вестибюле, а затем убирала один из них, что должно было указывать на отсутствие Лэза. Кроме того, она поставила там же пару лэзовских коричневых ботинок, которые держала под краном, пока они не промокли насквозь и не стали грязно-бурыми. Марисоль пришла в среду с охапкой эвкалиптовых веточек вперемежку с пурпурными астрами — букет, принесенный специально для Лэза, который любил все душистое.
