Казак, несколько минут назад увещевавший меня не тормозить, завис, не сводя с госпожи Скворцовой восхищенных глаз.
– Мы представляем новую, динамично развивающуюся рекламную компанию, Бюро наружной рекламы, – сказал я. – Мы являемся владельцами довольно разветвленной сети щитов три на шесть метров, небольшой сети щитов сити-формата в пределах Садового кольца и большого количества мест под размещение крупных рекламных форм.
– Отлично! – Алина с некоторым опасением поглядывала на Казака, чей взгляд медленно отлип от ее губ и также медленно сместился в область прекрасной крепкой груди. К тому же от него вовсю несло перегаром.
– У нас достаточно много клиентов, – внезапно перед моими глазами в ускоренном темпе принялось прокручиваться hardcore porno. По стилистике это больше всего было похоже на ранние работы Майкла Нинна. Алина, сосущая мой член. Алина, раздвигающая тонкими пальцами с вампирским гелевым маникюром, влажное от желания отверстие. Я, засаживающий госпоже Скворцовой в догги-стайле. Она, распятая на кресте. Черные свечи, пентаграмма на стене, начертанная кровью невинных младенцев. Серые камни подвала придавлены темным низким потолком. Несколько человек в длинных черных плащах, в капюшонах, закрывающих лица. Только на мне багрово-красная мантия, только мое лицо, суровое и худое, не скрыто. Я – жрец. Я – ведущий церемонию. Я – приносящий жертву.
Откуда-то сверху сочится медленная и торжественная музыка.
…Символом Создателя я клянусь
Впредь быть преданным слугой самому
Могучему
Архангелу
Принцу Люциферу,
Кто был назначен Создателем как Его Регентом
и Лордом этого мира.
Аминь. Я отрицаю Иисуса Христа
и отрекаюсь от христианской веры,
презирая всю эту религию.
Теперь я…
Клянусь быть полностью преданным
Законному повелителю…
С такими именами:
Сатана, Левиафан, Белиал, Люцифер…[1]
В моей руке раскаленный добела прут. Медленно, под монотонное чтение задом наперед молитв, я приближаюсь к девушке. Ей дурно от страха. Только что ее изнасиловал специально выдрессированный шакал. Я подношу раскаленный прут к ее коже. Она, когда-то нежная и гладкая, как китайский шелк, покрыта ссадинами и синяками, царапинами и следами от шакальих зубов. Я прижимаю прут к правой груди девушки, чуть выше темно-коричневого соска. На мгновенье, от еще не изведанной ранее боли, Алина приходит в себя и издает нечеловеческий крик. Запах горелого мяса. Одобрительный ропот людей в черных плащах. Пронзительный вой привязанного к алтарю шакала. И пунцовая отметина на ее груди: 666.
Порно-Оскар, честное слово!
– Ну, что же, – по-моему, госпоже Скворцовой тоже понравилось, вид у нее, во всяком случае, был довольный. – Надеюсь, что наши компании будут полезны друг другу.
– Конечно, – неожиданно подал довольно скрипучий голос Казак, – вы нам, мы вам!
Алина уставилась на моего компаньона с нескрываемым недоумением.
* * *
Не знаю, может, признаваться в этом для кого-нибудь стеснительно, но, что до меня, я люблю навещать своих родителей. Они живут в огромной мидовской квартире на Никитской. Помню, мы переехали в нее, когда мне не было и пяти, папа как раз получил новое назначение в Никарагуа. Как всегда, при подъезде к отчему дому меня настигла едва слышная сентиментальная грусть. Как странно! Я надеюсь, что принадлежу к новому поколению и ненавижу тоталитаризм. Помню, еще в школе меня тошнило от красных галстуков, пионерских линеек, истерзанных пубертатным онанизмом и прыщами комсомольских вожаков, речевок и партийного иконостаса на стенах класса. При этом я, словно постклимактерическая пенсионерка, имевшая последний хуй во времена хрущевской оттепели, испытываю неясную и неосознанную ностальгию по советским временам. Может, это тоска по большому стилю? По черной «волге» с водителем дядей Мишей, возящим меня в школу и обратно. По государственной даче в Фирсановке, похожей на небольшой дом отдыха. По нетерпеливому ожиданию родительских посылок, начиненных жевательной резинкой Wrigley's, конфетками Cadbury, аудиокассетами TDK, кроссовками Nike, джинсами Montana, и совершенно уж необычным резиновым человечком Moody Roody, меняющим выражение своего лица от радости до гнева, от горя до счастья под твоими пальцами. Видимо, у каждого свои воспоминания о брежневско-горбачевской эпохе. Я не знал очередей за вареной колбасой и туалетной бумагой, спирта «Рояль» и корейских сигарет с бумажным фильтром. Зато я помню музыку Поля Мориа и группы Space, обязательные бутерброды с черной икрой к утреннему чаю с лимоном, балыки и карбонады, сигареты Marlboro, дипломатический санаторий в Пицунде, свежевыстроенные корпуса которого гордо возвышались средь абхазских сосен.
Родительская квартира почти не изменилась. Все те же атрибуты советской роскоши. Югославские стенки и мягкая мебель, огромный холодильник Bosh и стереомагнитофон Sharp, напоминающий космический аппарат из trash-movie об инопланетянах. Приметы нового времени, конечно, тоже присутствуют. Домашний кинотеатр Thomson Scenium. Монитор СТХ, на компьютерном столике, рядом с принтером HP Deskjet 5550 и сканером Canon. Ключи от отцовского Nissan Maxima QX. И мой подарок на стене в прихожей – одна из черно-белых фотографий Эрве Льюиса. Отец только приехал с работы. После многих лет запрограммированно-безоблачного продвижения по дипломатической лестнице он с трудом привыкал к новым условиям работы. Оставаться на государственной службе больше не было резону. Ценности сменились, зарплаты стало не хватать, большинство из привилегий было отменено. Даже дипломатический санаторий в Пицунде был разгромлен абхазскими боевиками. Отец тяжело переживал трудные времена. Я думаю, в этом был виноват и начавшийся переход к андропаузе. Папа потерял прежний интерес к работе, стал часто выпивать. В его окружении часто появлялись сомнительные личности, коршунами кружившие над советским дипломатом. Этим непромытым прилипалам казалось, что отцовские связи помогут сделать удачный бизнес. В какой-то момент мне подумалось, что время упущено, отец вряд ли поднимется. Однако советская закалка взяла свое, он справился и не опустился. Наконец, все более или менее образовалось, и папа занял пост директора по внешним связям крупного полугосударственного концерна.
Родители и младшая сестра ужинали на кухне.
– Будешь чай пить? – мама, интеллигентная нервная дама, сохранившая красоту лица и стройность фигуры, напряженно разглядывала меня, своего непутевого сына. – Плохо выглядишь, ты все время плохо выглядишь.
Знала бы мама, как я выгляжу без загара. Слава богу, в наше время можно не спать сутками и не казаться бледным, посещая «Сан Сити».
– И почему у тебя постоянный насморк? Опять за прежнее, это все кончится ужасно…
– Я просто простудился.
– Простудился? Я думаю, дело в другом. Тот образ жизни, что ты ведешь…
