– Бумага из Киева прилетела. Тут другой формат листа, не напасусь никак.
– Мама, я летчика люблю! – пропел-сострил Алабышев и пошел за дамой в подвал.
– Не ерничай, новобрачный! Чего тебе не валяется в субботу с молодой-то бабой? И между прочим, нехорошо уводить жену у своего приятеля! Японец столько для тебя сделал.
– Уже болтают, – сказал Алабышев самодовольно. – Японца не поймешь. То сама любезность, то «я – занят, потом!».
– Ревнует, значит!
Длинное помещение занимало два стола, беспорядочно загруженных кипами бумаг. На одном из столов ютилась отодвинутая к стене, старая русская машинка «Москва».
Хозяйка офиса, не стесняясь, принялась переодеваться.
– Уф! – выдохнула она, освобождаясь от брюк и каблуков, накидывая потертый халат и превращаясь из дамы в расплывшуюся тетку. Тетка выбрала из стопки голубую папку и протянула Алабышеву: – Держи! Эти готовы.
Алабышев достал из сумки скоросшиватель и передал ей. Тетка листанула документы.
– Солидный клиент, – сказал Алабышев, глядя на непроницаемое крашеное лицо.
– Провинциальные российские загсы по три месяца не отвечают, архивы – и того дольше, – проворчала женщина.
– Полин, мы ведь всегда понимали друг друга, – произнес он многозначительно.
– Дорогой мой, так то стоит…
– Само собой разумеется. – Алабышев протянул конверт.
Полина пересчитала деньги.
– В любом случае пару недель надо.
– Подходит.
Коле тем временем надоело ждать. Услышав, что шум душа затих, он шагнул в коридорчик и остановился перед дверкой в маленькую комнатку, не предназначенную для служебного пользования. Все пространство комнатки занимала широкая кровать, на которой вздыбилось колом цветное одеяло. Подушки валялись на полу. Вместо тумбочки между окном и кроватью втиснулся мольберт с недописанной картиной.
Перед мольбертом на раскладной табуретке разместился соблазнительный для Коли объект – распаренная, завернутая в простыню дебелая русая молодуха. Под тонкой простыней угадывались легкая полнота тела и тяжелые груди. Крутое белое бедро было выставлено словно напоказ. Молодуха водила по картине кисточкой.
Коля оценил представшую перед глазами «живопись», и как-то сразу исчезла усталость от ожидания.
– Картина продается?! – нарочито гаркнул он.
Молодуха завизжала от испуга, будто ее режут, прикрывая простыню на груди руками. Но, рассмотрев незнакомца и осознав суть вопроса, она кокетливо заулыбалась.
– Напугали как! Вы живописью интересуетесь?
– Я люблю именно такие вот сексуальные сюжеты.
– Что вы видите в моем творчестве сексуального?! – неестественно рассердилась девица. – Это же романтизм. Томление чувств.
– Вы слишком откровенно их томите, – сказал Коля, изображая знатока.
– Как это?
– Что вот там? – Коля указал на два розовых дерева у беседки.
– Яблони в утреннем свете.
– Не-ет, – Коля отрицательно замотал головой и уставился на ее грудь.
– Ах, прекратите! У вас воспаленное воображение. – Молодуха заерзала на своем сиденье.
– Что тут плохого? – интриговал Коля. – Ваша чувственная натура самый обыденный объект делает нежным и привлекательным!
«Натура» сообразила, что обличать потенциального покупателя невыгодно, – надо, наоборот, его очаровывать.
– Конечно, ничего плохого тут нет. Скажу вам честно, я рада, что существуют такие ценители живописи, как вы. – И она призывно сощурилась.
«Ценитель» оправдал ее надежды.
– Сколько стоит полотно? – деловито спросил он.
– На экспозицию я выставлю за пятьсот, но если берете по готовности, отдам за триста.
– Я, пожалуй, сначала возьму ту, поменьше, за двести, прямо сейчас, – указал он пальцем в угол. – В ней больше соблазна. Можно посмотреть поближе?
– Проберитесь по стене и смотрите.
Коля полез вдоль кровати, перешагивая через подушки.
– На той, что вы пишете, хотелось бы увидеть что-нибудь мужское, – добравшись в угол, словоблудил он. – Вы, вероятно, слишком молоды, мало опыта.
Художница, как застенчивая дева, потупилась в пол, переваривая комплимент. Затем подняла глаза, оценивая достоинства Колиной фигуры, и отвернулась со вздохом.
– Вы ведь еще не заселяли вашу недвижимость. Так? – продолжал в том же духе Коля. – Мне бы хотелось на той лавочке под сиренью у беседки оказаться.
– Вообще-то это пейзаж.
– Ну и что? Пусть пейзажем остается! Хотите, я буду позировать вам? – сымпровизировал он, доставая деньги.
Дева напрягла мышцы бровей.
– Возможно, но надо искать композицию, – авансировала она Колины надежды и добавила, изобразив презрение ко всему материальному: – А деньги моему любимому мужу передайте.
Любимый муж с пакетом продуктов вбежал по узкой лесенке офиса, вошел в комнатку, бросил сумку на кровать и выставил из пакета на подоконник бутылку водки.
– Веруньчик! – пропел он слащавым голосом и игриво притиснулся к женщине сзади. – Я вернулся. А ты все работаешь! Хотели же субботу и воскресенье поваляться.
Молодуха сладко потянулась и промурлыкала:
– Тут у тебя клиент.
Алабышев выпрямился и увидел Колю. Игривое настроение сменилось на раздраженное.
– Тебя пригласили на какой день? – спросил он грубо.
– Меня никто не приглашал, – огрызнулся Коля. – Я – по рекомендации Едлина.
– Он картину купил, – сладко пропела Веруньчик. – Второй интересуется.
Раздражение на лице Алабышева преобразовалось в хищную гримасу.
– Умно поступил. После выставки картины резко поднимутся в цене.
Он схватил сумку и махнул Коле рукой следовать за ним. В офисе Алабышев согнал со стола кота и деловито спросил:
– Давно Едлина видел?
– Вчера. Он просил долг тебе передать. Двести долларов. – Коля протянул деньги.
Алабышев взял и пошелестел двумя бумажками:
– Только двести?
– У меня больше не было.
– Так он у тебя одолжил! Ну, жук! Он что, дома?
– Дома, – ответил Коля, не понимая удивления собеседника.
Хозяин кабинета взял телефон, набрал номер.
– Остальные когда? – спросил, не здороваясь.
– Я тебе клиента послал, – сказала трубка. – Из моего процента возьмешь остальные.
– Ладно.
Отключившись, он посмотрел на Колю. Тот указал взглядом на деньги:
