«Господи, я же не могу снимать бумаги со шкафа битых пять минут! Чего ты ждешь, истукан? Неужели я совсем тебя не привлекаю? Ты столько времени смотрел на одни унитазы, что уже не в состоянии оценить хорошенькую женщину? Черт… Опять все то же самое! Нет, это становится смешно, надо слезать. Хватит ломать комедию. Ты не петушок, ты старый немощный каплун!»
Разъяренная, Полин кое-как сползла на пол, повернулась к Николасу и мгновенно поняла, что напрасно обвиняла его во всех смертных грехах. Присев на край стола, Николас смотрел на нее и улыбался — отнюдь не так, как раньше, и неровные зубы нисколько не портили общего впечатления. Это была не вежливая улыбка любезного собеседника и не сдержанная улыбка степенного босса, это была отчасти насмешливая, отчасти самодовольная ухмылка мужчины, получившего некий аванс и уверенного в будущем успехе. Изменилось даже выражение его глаз, в них появилась манящая завораживающая глубина. Полин застыла на месте с бумагами в руках.
— Знаете, Полин, у вас очень красивые ноги.
«Да уж, не кривые, как у твоей предыдущей подружки!»
Мысленный ответ родился сразу, но вслух Полин не нашла что сказать.
— Да и вообще вы такая красивая женщина…
Николас придвинулся к ней поближе и двумя пальцами откинул прядь волос с ее лба. В первое мгновение Полин неподдельно смешалась, но почти сразу же сообразила: это наилучшая реакция — причем без всякого самопринуждения.
«Я растеряна. Я смущена. Меня можно брать голыми руками. Нужен лишь заключительный аккорд. Не сиди, как трухлявый пень, петушок, поцелуй меня!»
Николас поступил куда изощреннее. Он осторожно поправил запутавшуюся в ее волосах сережку, чуть пригладил локоны над ухом, слегка подвернул ворот джемпера, чтобы серебряные завитушки не цеплялись за шерсть, а потом неторопливо убрал руку. Его пальцам удалось не притронуться к ее шее; Полин ощутила только их тепло и содрогнулась, словно к ней вплотную поднесли, а затем отвели в сторону раскаленную кочергу. Из головы вылетели все заготовленные уловки, сейчас ей хотелось каким угодно способом утолить жажду прикосновения: лучше всего было бы прижаться к нему, чтобы его короткопалые лапы стиснули ее до хруста в ребрах. Однако этот демон-искуситель и не думал заключать ее в объятия. Продолжая улыбаться, Николас спокойно поднялся и навис над ней, как скала.
— Что ж… К сожалению, я не могу просматривать новые материалы здесь, я должен быть у себя. Думаю, вы быстро разберетесь с настройками. А если не получится отправить полосы на печать, просто перекиньте их на мой компьютер. Как бы то ни было, жду вас в своем кабинете.
Когда он вышел, Полин швырнула листы на стол. Черт! Вовсе он не примитивен. Все ее ухищрения видел насквозь. Похоже, они поменялись ролями? Кто кого соблазняет? Полин потерла лоб и велела себе сосредоточиться на работе. В конце концов, нельзя полностью о ней забывать. Обольщение, демонстрация собственного интеллекта — это прекрасно, но сейчас она напомнит Николасу о своем профессионализме.
— Так, — пробормотала она, глядя на экран, — мини-раковина, угловая раковина… Коллекция, производитель… Размеры… Предполагаемая цена на рынке — красным цветом. Все на месте. Скоро сможете полюбоваться, мистер Андерсон, — в вашем кабинете.
Через десять минут Полин молча положила готовые полосы перед Николасом, вернувшим себе обычный непроницаемый вид, и уселась в кресло. Он поднес к носу очки и, как через лорнет, стремительно начал проглядывать один лист за другим. Он еще никогда не изучал представленные материалы с такой скоростью: можно было подумать, что ему дела нет до качества будущих буклетов. Наконец он отбросил в сторону последний лист, положил очки, испытующе посмотрел на Полин и побарабанил пальцами по столу. Она уже знала эту его привычку: Николас обдумывал некую тираду.
— Просто замечательно. Лучше, я потом посмотрю повнимательнее, — время терпит. Уж, коль скоро мы сегодня так… неформально общаемся, я хотел бы сказать о другом. В последние дни я много думал о вашей теории этапов в истории музыки. Я ведь увлекаюсь классическим джазом, в особенности творчеством Гершвина. Но, поговорив с вами, я понял, что мои знания однобоки, — я совершенно не знаю танцевальных мелодий тридцатых годов, о которых вы с таким увлечением рассказывали. Понимаете? Мне кажется, вам следует восполнить пробел в моем музыкальном образовании.
— С удовольствием. У меня есть диск с этими мелодиями — на нем примерно двадцать популярных танцев. Хотите, я вам его принесу в следующий раз?
— Конечно, спасибо. Но вряд ли этого будет достаточно. Вы поражаете меня многогранностью своих познаний, Полин. Вы прекрасный дизайнер, вы великолепно разбираетесь в музыке…
— …А в живописи еще лучше.
— Да? Ну, вот видите. Здесь у нас совершенно нет времени общаться, а если признаться честно, тот разговор в машине произвел на меня неизгладимое впечатление. Понимаете? Я все думаю: может, нам стоит встретиться, посидеть в каком-нибудь уютном заведении и поболтать на разные темы?
Полин была готова завопить от радости.
— Я второй раз скажу: с удовольствием.
— Суббота вас устроит?
— Нет, только не в субботу. Моя дочь учится в пансионе, она бывает дома с середины пятницы до середины воскресенья. Давайте в воскресенье, в пять?
— Отлично. А где?
— Может быть, для начала просто погуляем? Свежий воздух располагает к разговорам. Мы могли бы встретиться в Королевском парке.
— Если погода позволит, то у меня нет никаких возражений. Я позвоню вам в воскресенье утром, Полин, хорошо?
— Только не очень рано: мы с Кати любим поспать.
* * *
В воскресенье днем Полин разнервничалась. Провожая Кати, она пыталась заглушить волнение болтовней и подробно пересказывала дочери недавно прочитанное интервью со знаменитым фигуристом прошлых лет. Наконец Кати не выдержала:
— Мама, мне это совершенно неинтересно.
Полин осеклась:
— Да? Но ты вроде интересуешься фигурным катанием.
— Я знаю тех, кто выступает сейчас. Что мне за дело до какого-то типа, катавшегося в семидесятые годы?
— В восьмидесятые. Но это не важно, согласна… Кати, умоляю, звони мне ежедневно, я ведь беспокоюсь.
— Хорошо.
— Ты каждый раз говоришь «хорошо», а потом опять не звонишь. Ты обещаешь?
— Обещаю. Нечего беспокоиться. Я, как и мои подружки, не курю травку и не сплю с мальчиками.
— Кати! Не говори всякие ужасы.
— Что тут ужасного? Линда уверяет, что занимается и тем и другим. Про второе врет, наверное, — она такая страшная. У нее физиономия всегда лоснится, как будто она ее маслом мажет. Она ведь плохо видит, а очки принципиально не носит, поэтому все время щурится. А глазки у нее и так маленькие, поэтому наша Линда очень напоминает свинью. Я говорила, что она покрасила волосы в красный цвет? Теперь она похожа еще на головку сыра, политую кетчупом…
