«Я хочу купаться!» — кричала я со слезами, визгливым голосом.
Папа, лежавший на циновке, делал вид, что не слышит меня.
«Я хочу купаться!» — повторяла я, пока он не был вынужден поднять глаза и посмотреть на меня нетерпеливо.
«Ты не можешь, — сказал он, — море слишком штормит».
«Мне так нравится, — ответила я, — я играю с волнами».
Ты лежала на животе, чтобы загорела спина, и ответила ему, бормоча: «Да ладно, давай, если ты будешь с ней рядом, ничего не случится».
Удовлетворенная, я внутренне возликовала, но мое лицо все еще искажала гримаса.
Я бегом побежала к морю, вцепившись в свой спасательный круг. Папа догнал меня, я сунула ногу в воду. Она была очень холодной, но я не обратила на это внимания.
«Вода холодная, — сказал он, — уходим».
Я не ответила, а двинулась вперед, пока вода не скрыла меня наполовину.
Я пошла дальше, ступни уже не касались дна, накатывали волны, которые тащили меня и мой спасательный круг. Папа наблюдал за мной, нетерпеливо ожидая, пока я скажу: «Папа, пойдем».
Я плавала и играла с волнами, которые величественно поднимали меня высоко вверх, может быть, я улыбалась. Будто это были большие руки, которые поднимали меня вверх, а потом снова опускали, и я испытывала одновременно страх и возбуждение. Страх упасть и желание подниматься к небу — на мгновение, на секунду. Я чувствовала себя на верху блаженства.
Повернулась и увидела его — папин взгляд от нетерпения превратился в болезненный.
В этот момент меня пронзила боль — мне показалось, что ему холодно. Я увидела страдание на его лице и почувствовала такую нежность, что упрекнула себя: я была такой эгоисткой, что думала только о себе, о своем удовольствии.
«Папа, вернемся на берег».
Он вышел из воды почти бегом, а я размахивала руками, в гневе отталкивая волны, которые все еще хотели поднять меня высоко.
Вытаращив глаза, я пыталась догнать его, но ничего не получалось. Слов не было, а снова увидеть этот ужасный папин взгляд я не могла, мне хотелось побыть одной.
Когда я вышла на берег, он уже лежал на циновке и читал журнал.
19
Сегодня ночью мне приснился прекрасный и беспокойный сон. Там были я, Томас и девочка. Прекрасная девочка с рыжими волосами, круглым лицом, красными пухлыми губами. Мне было почти страшно смотреть на нее, она была красива пугающей красотой. Это была наша дочь.
Во сне я сама была и Томасом, и собой, и девочкой. Я все видела глазами всех. Я чувствовала себя частью всех.
Мы были одеты как в XIX веке. Не в роскошные одежды XIX века, которые носили при дворе, а в простые деревенские платья.
Девочка отвела нас к морю. Она заставила нас погрузиться в воду, но мы не купались.
Мы скользили в воде, как рыбы. Вокруг нас были полипы, медузы, раки… Девочка лежала на поверхности воды, вытянув руки, и ее рыжие, очень длинные волосы продолжали расти и извиваться. Волосы у нее красивые, шелковистые, и они растут и растут. Потом в какой-то момент становятся белыми и жесткими и начинают выпадать, пока совсем не исчезают. Теперь у нее лысая голова. Она новорожденная. Но продолжает быть ослепительно красивой.
Я обнимаю ее, прижимаю к груди, а она закрывает глаза и прячет лицо на моей шее. Я чувствую ледяной холод, который будит меня. Я прикасаюсь к своей шее — она очень холодная. Но это длится несколько секунд, а потом я закрываю глаза и снова вижу свой сон. Девочка умирает у меня на руках, а я поднимаюсь на поверхность, плыву в грот. Томас остается внизу, смотрит на нее и обнимает. Но я продолжаю видеть все происходящее глазами Томаса. Он берет девочку, поднимается на поверхность и, когда попадает в грот, поднимает ее и кричит: «Она жива! Она жива!»
Ты, вся в черном, бежишь и кричишь от счастья. Я продолжаю смотреть на прекрасное лицо девочки и понимаю, что она мертвая. Мертвая. Но я притворяюсь, что она живая. Мы все притворяемся, что она дышит.
Когда-нибудь я заселю мои сны и совершу в них грандиозную оргию любви с теми, кого люблю и кого любила.
20
— Хочешь? — спросил меня мужик.
Он был высокий, крепкий, с большими черными блестящими глазами и редкими вьющимися волосами.
Он протягивал мне приоткрытую деревянную коробочку, а в другой руке держал банкноту в 100 евро и тонкое лезвие.
Я смотрела на него и представляла себе, что он — африканский вождь, предлагающий мне сокровище своей страны, и у него священный кинжал, которым я должна порезать палец, чтобы смешать свою кровь и его.
— Отличный, первый сорт, — продолжал он.
Я представила себе, как деревенские крестьяне копаются в черной сухой земле, чтобы извлечь оттуда эти драгоценные кристаллы.
Он подбадривал меня жестом, чтобы я приняла его подарок.
Я посмотрела в его глаза и поняла, что его нет. Он смотрел на меня, но не видел. У него не было ни малейшего опыта, и он не понял, что перед ним только-только созревшая девочка, которая моложе его как минимум на четыре года.
Я покачала головой.
Он улыбнулся и рассыпал свою пыльцу на серебряный поднос, сбрызнутый там и сям несколькими каплями шампанского. Потом вытер капли манжетами рубашки.
Он втянул все это сразу. Поднял голову, откинул назад, закрыл глаза и начал двигать носом, как кролик.
На секунду мне показалось, что его тело становится прозрачным. Я видела, как с него соскальзывает кожа и его туловище становится прозрачным. Его внутренности были еще чернее, чем его глаза, и то там, то здесь какая-нибудь язва разрывала слизистую. Кристальная пыль распространялась по всему его телу, разветвлялась, как река, у которой есть разные устья, и превращалась в почти божественный источник, в почти очищающий родник.
Потом в дверях появился сначала огромный живот, а потом тело молодой и красивой женщины, которая приблизилась к мужчине — африканскому вождю — и погладила его по волосам, спрашивая, красива ли она.
Он глубоко вздохнул, раздувая ноздри, и ответил:
«Божественная».
Женщина скорчила гримасу, как будто говорила:
«Жаль, что у меня ребенок в животе, а то…»
Потом она посмотрела на меня и спросила:
«Ты этого даже не пробовала, да?»
Я затрясла головой и ответила:
«Нет, мне не нравится».
Она сделала одобрительный жест и повернулась к большому шкафу, открыла один ящик и вытащила заранее набитый и свернутый косяк.
Я посмотрела на него как на драгоценный камень и вздохнула.
Она зажгла его и легла на кровать, со смаком затянувшись.
