– Ты меня больше не любишь? – выдохнул он.
– Конечно люблю.
Я действительно его любила. Любила с того момента, как мы познакомились пять лет назад, когда Кейт, которая тогда была директором по организации специальных мероприятий в Институте современного искусства, попросила его прочитать лекцию о пытках в Турции. Джулиан – адвокат по правам человека. Он вытряхивает грязное белье человечества и этим зарабатывает на жизнь. Его работа – разыскивать незаконных торговцев оружием и крупных мошенников и, как часто случается, изгонять их из Палаты общин. Джулиан – рациональный бунтовщик. Мой рыцарь в сверкающих доспехах от Армани. Он часто появляется на первых полосах газет. Спасает жизни, восстанавливает справедливость, вызволяет обиженных мира сего из беды. Как не влюбиться в такого человека? А он любил меня, потому что я была как бы противоядием для той, мрачной, стороны его жизни. Он любил меня, потому что я заставляла его смеяться. Потому что я знала сто пятьдесят семь синонимов для слова «секс». Он любил меня за танцы в обнаженном виде в парике его отца-судьи. Я была его Элизой Дулитл в мини-юбке из леопардовой шкуры.
– Тогда почему? – Джулиан смотрел на меня, широко раскрыв глаза от волнения.
– Прости меня, – умоляла я тоненьким голоском, сама себя не узнавая. Да что же, черт возьми, со мной творится? Может, в меня вселилась нечистая сила? Словно жесткий диск моего мозга отформатировали и вставили вместо него дискету с мозгами Сары Фергюссон.[4]
– Послушай, я привык к твоей противоречивой импульсивной натуре, Бекки. Более того, за это я тебя и люблю. Но вдруг ты начинаешь вести себя как какая-то Скарлет О'Хара. Почему, ответь мне? Что с тобой происходит?
Как я могла объяснить, что слишком его люблю, чтобы выйти за него замуж? Что я была бы самой непотребной женой. Это означало, что лучше бы мне выйти замуж за того, кого я не так сильно люблю, чтобы не чувствовать себя слишком дерьмово, когда испорчу ему жизнь.
Глядя на обескураженное лицо Джулиана, я постаралась изобразить раскаяние. Если бы я могла войти в контакт со своим «внутренним взрослым».
Но чем дальше я уходила от этой чертовой церкви, тем больше ощущала бурлящую эйфорию, освобождение, облегчение. Я не могла отделаться от мысли, что свадьба чем-то очень напоминает похороны, только в данном случае ты чувствуешь запах подаренных тебе цветов. У меня были налицо все симптомы ПСН (предсупружеского напряга). И кажется, довольно серьезные. Но как же я могла сказать ему всю правду, когда она была такой запутанной и болезненной?
– Все дело в том, что я не хочу становиться минетоненавистницей…
Брови Джулиана почти срослись на переносице. Мне просто было необходимо начать действовать – ведь действия убедительнее слов. Прилипнув к его руке, как расплавленный зефир, я подтолкнула его к изъеденной ржавчиной калитке и завела в маленький, поросший травой лесок вдоль канала.
Я поцеловала его.
– Взгляни на все это как на генеральную репетицию без одежды, – сказала я, расстегивая его ширинку.
Интересно, что он не испугался. Надо было бы все-таки вернуться в церковь и выйти за него замуж в тот самый момент, в ту самую секунду. Но, черт возьми, наверное, я принимала таблетки глупости.
4
Причислена к старым девам
Все этические кодексы безнадежно устарели. Девушки нового тысячелетия определенно нуждаются в осовремененном своде правил поведения в обществе. Существует столько социальных дилемм, которые традиционными этическими кодексами просто не рассматриваются. Например, о чем можно болтать с гинекологом, когда его рука находится у вас во влагалище? Как, интересно, нужно себя вести, когда вы случайно гадите на своего акушера при родах, а потом сталкиваетесь с ним на светской вечеринке? Или когда вам приходится общаться с мужчиной, а вы не можете вспомнить, спали вы с ним или нет? Или на вечере в Клубе одиноких сердец сталкиваетесь лицом к лицу с собственным мужем? Что принято говорить в таких ситуациях? И вот самый коварный вопрос: как поприветствовать за завтраком мужчину, которого вы вчера оставили у алтаря?
– Я надеюсь, ты обратила внимание, что мы не обсуждаем то, что мы не обсуждаем? – Джулиан взял инициативу в свои руки. Я же молча слонялась по нашей недавно обновленной урбанистически-минималистской кухне от Конрана с белыми панелями, скрывающими разные агрегаты, и множеством выдвижных ящичков без ручек, которые нечем было наполнить, потому что все свадебные подарки мы вернули. – Наши родители тоже не желают это обсуждать. – Он беспокойно болтал ложечкой в чашке с холодным кофе красно-коричневого цвета. – Ни твои, ни мои родители вообще не желают с тобой разговаривать.
– Все разрешится само собой на Рождество, – отважилась я на блеклую улыбку.
Джулиан устало повел бровью, потом уныло глотнул свой напиток, который скорее подошел бы трудягам из кооператива в Никарагуа.
– Интересно, ты когда-нибудь повзрослеешь?
– Зачем? Чтобы стать примерной женой, с одержимостью открывающей эти странные конвертики с целлофановыми окошками? Боже, надеюсь, что нет.
Я робко дотронулась до его руки. Он отстранился. От повисшей тишины мне стало еще хуже.
Джулиан сложил какие-то папки в брифкейс и уже собрался отправиться в двадцатиминутное путешествие на такси до Королевского дворца юстиции. У него внезапно появилось очередное дело, которое, как всегда, касалось каких-то репрессированных университетских преподавателей из Алжира или политически активной труппы мимов-лесбиянок из Ливана. Так что, вместо того чтобы купаться в супружеском блаженстве и лучах южного солнца на побережье Шри-Ланки, Джулиан взялся за очередное неоплачиваемое дело по спасению несчастных душ. Правда, он и для медового месяца выбрал такое место, где можно было параллельно заниматься делами: он всегда возил меня по таким странам, где меня легко могла захватить в заложницы какая-нибудь террористическая организация. В нашу спальню в гостинице постоянно кто-то вторгался. Особого значения это, однако, не имело, потому что все равно большую часть времени мы делили ее с телохранителями. С самого начала я знала, что весь медовый месяц мы проведем не на пляже, а в камерах арестованных тамильских диссидентов, ожидающих смертного приговора. Я схватила его за рукав.
– Накричи на меня, Джулз! Скажи мне, что я стерва! Возненавидь меня. Я бы тебя точно возненавидела, если бы ты так со мной поступил. Я бы ненавидела тебя больше, чем ненавижу Вуди Аллена за то, что он женился на собственной дочери. Больше, чем этих уродов из Европейского экономического сообщества, которые облагают тампоны налогом на добавочную стоимость.
– Я не ненавижу тебя. И я никогда не смог бы уйти от тебя.
Он стоял, весь съежившись, над размякшими в молоке кукурузными хлопьями. Это проблема всех принцев конца девяностых. В них столько обходительности, что совсем не остается места для маленьких хулиганских выходок.
