Первый этап
Подруги говорили мне, что роды – это все равно что выдавливать из себя арбуз. Они врали. Оказалось, что выталкивать нужно огромный многоквартирный дом со всеми его детскими площадками, веревками для сушки белья, телевизионными антеннами, спутниковыми «тарелками», навесами для барбекю, овальными бассейнами, бельведерами, гаражами и парковочными площадками, забитыми машинами.
Меня скрутила очередная схватка.
– Боли есть? – спрашивает сестра, вынуждая меня переключить свое внимание с потолка на нее. – Так, варикозного расширения вен нет, маточного кровотечения тоже. Отлично. – Нависнув надо мной мутным облаком, она ставит галки в своем журнале. – Воды не отошли. Других отклонений нет. Хорошо. Так, теперь посмотрим… Брилась?
– Нет.
– Клизму делать будем?
У меня возникает впечатление, что я сижу на собеседовании по поводу работы, которая мне абсолютно не нужна. На обоях летают целые толпы аистов со свертками в клювах и посмеиваются над драматическими событиями, происходящими в стенах этого помещения.
– Нет.
Мой живот – огромный шар из плоти и крови, украшенный узором из переплетенных вен, – горой возвышается надо мной и напоминает мне водяную кровать.
– Семейное положение?
– Какое, черт побери, отношение?..
– А как ситуация обстоит на деле? Кого запишем? Есть кто-нибудь существенный?
Есть, только несущественный. Он так и не объявился, этот жадный, тупой ублюдок. Ненавижу его до мозга костей.
Сестра отстегивает монитор.
– Не переживайте. Просто некоторые мужчины предпочитают не бывать здесь.
– Эй, это я предпочла бы не бывать здесь!
– Она не замужем. – К смотровой кушетке подходит Иоланда. Своим преувеличенно радушным выражением лица она напоминает хозяйку светского салона. Такое впечатление, будто она собирается обнести всех закуской. – Какой позор. Нет, дело вовсе не в том, что это имеет какое-то значение для нас, просто – давайте посмотрим правде в глаза – он будет тем, что используют как ругательство.
– Это она, ты, чертова!..
Меня опять скручивает боль. Я тупо таращусь на пуговицу на халате сестры и жду, когда схватка закончится. Вдох, два, три, четыре.
– Видишь ли, она посещала мои занятия по предродовой подготовке, – продолжает Иоланда, поправляя на носу большие красные очки. – И всегда приходила одна. Кто-то же должен был взять ее под свое крыло.
Ах, как жаль, что я столкнулась с ней в приемном покое больницы! И вот она здесь, подливает масла в огонь.
– Пошла прочь! – В Иоланде Граймз нет ничего, что хотя бы капельку привлекало меня. Ио-Ио из тех, кто бодр по утрам и целенаправленно движется к вечеру, упорно решая все возникающие проблемы. Она не только печет дома хлеб и сдает старые газеты в макулатуру, но и забирает из холодильника белки, всеми забытые и давно заветрившиеся. Она готовит из них меренгу. – Алекс будет здесь с минуты на минуту.
– Ш-ш-ш, – Иоланда гладит меня по руке и при этом многозначительно поглядывает на сестру с журналом.
– Значит, э-э-э, беременность была… э-э-э… незапланированной? – интересуется Мисс Журнал. – Простите, милочка, – добавляет она в ответ на мой убийственный взгляд. – Инструкция требует, чтобы мы спрашивали об этом.
– Незапланированной? – Язык Иоланды заработал еще до того, как я успела вдохнуть. Ах, да, она приехала в Англию из-за этого мужчины, – последнее слово она произносит, как название неизлечимой болезни, – и забеременела.
– Я не забеременела! Меня подло «забеременели»!
О, с каким энтузиазмом он распространялся о своей любви к детям, когда мы с ним познакомились! Как часто он повторял мне, что ненавидит отцов, которые велят подать им их чад для общения на подносе с коктейлями и приказывают убрать их, когда наступает время двигаться к обеденному столу. Он говорил, что когда подростков ловят за мелкие преступления, суд должен обязывать их отцов все вечера проводить дома. Мы даже обсуждали, какие куклы следует покупать дочке и должны ли они быть анатомически правильными.
Я – огромная медуза – сползаю с кушетки. И чувствую себя анатомически неправильной. Когда дело касается женской репродуктивной системы, мы начинаем говорить о существенном конструктивном недостатке. Я хочу сказать, что мне непонятно, как нечто такое огромное может образоваться из чего-то такого маленького. А ведь мне двадцать девять, да и количество моих любовников перевалило за десяток.
В гротескной пародии на танец живота мой молочно-белый живот дергается вверх и вниз. Меня пронзает боль.
– Господи, я не могу!
Если бы я курила, он не вырос бы до таких размеров.
– Да ладно вам, – не без ехидства обрывает меня Иоланда. – Каждые десять секунд на планете рождается ребенок. Не так уж все это и ужасно.
Я счастлива, что отказалась от клизмы. Потому что я предвкушаю сладостную месть, когда испражнюсь на Иоланду Граймз.
* * *
Пока мы бредем по больничным коридорам, останавливаясь чуть ли не каждую секунду, чтобы я могла, облокотившись на стену, передохнуть и отдышаться в соответствии с указаниями Иоланды, я то и дело ловлю наше отражение в панорамных зеркалах, развешенных на перекрестках. Мы являем собой забавное зрелище. Я, шести футов ростом, с коротко стриженными рыжими волосами, татуировкой в виде розы и сверкающим кольцом в носу. И Иоланда, низенькая, толстая, в колготках. Она похожа на неваляшку.
– Отвяжись! – снова ору я ей.
– Пошли. – Мой вопль действует на нее, как толчок на неваляшку – без каких-либо последствий. – Родовая рядом, за углом.
– Что ты подразумеваешь под «рядом»? По мне, уж лучше бы она была в какой-нибудь чертовой Африке!
– Я думаю, что женщины с Запада придают слишком много значения боли. Поднимитесь над ней!
Это тот самый случай, когда говорящий пренебрежительно выпячивает нижнюю губу.
– Оставь меня в покое и двигай отсюда! – Но следующая схватка заставляет меня привалиться к ней в поисках опоры.
Эта больница типична для центральной части Лондона. Здание давно бы следовало отремонтировать, иначе его могут снести в любой момент. При виде выцветших обоев и грязного линолеума в памяти всплывают фотографии из туристического путеводителя по Бухаресту.
