Интендант задумался. Ему нечего было возразить. Ответы были прямыми и точными. Заказ целиком исполнен. Теперь его ждало завершение сделки и бонус, заработанный стремительно, всего за четыре часа, и весьма немалый.
— Что ж, к делу. — Он рывком поднялся из-за стола. — Если товар поступит в пределах шести часов, то к утру мои кладовщики все пересчитают и примут. Встретимся в девять. Вас устроит?
Более всего Адриана устроил бы немедленный расчет. Он не завтракал и не обедал, ему негде было переночевать, не на что поужинать, у него не было денег даже на извозчика, чтобы добраться до центра Парижа и найти отца. Но товар и впрямь следовало посчитать и принять. А главное, он не мог позволить себе такой роскоши, как нетерпение. Эта привилегия только для бедных.
— Да, — кивнул он. — Разумеется, устроит. Завтра в девять.
Аббат добрался до ассамблеи уже к вечеру, когда весь Париж знал и о падении Тюильри, и о том, что королевские швейцарцы устроили настоящую резню простого народа. Ясно, что всех, как и всегда, возмущали происки аристократов. Сперва были озвучены данные о гибели сотни повстанцев, затем число жертв возросло почти в четыре раза, но этим сообщениям не верил никто. Да и не в количестве было дело. Все говорили главное: Людовик и его аристократы начали убивать собственный народ.
Аббат присел в уголке и окинул взглядом зал. Верхние трибуны, самые важные, там, где сидели монтаньяры, буквально содрогались от негодования. Аббат еще в самом начале, когда решался вопрос, где заседать, жестко приказал занять эти трибуны любой ценой. Теперь всякий, кто сидел хотя бы чуть-чуть ниже, постоянно чувствовал себя по сравнению с этой «горой» маленьким и приниженным. Даже тщедушный Робеспьер излучал это превосходство «горы». Просто потому, что его туфли всегда были выше переносиц оппонентов.
К нему подсел один из агентов.
— Что с дофином? — поинтересовался Аббат.
— Ему назначили воспитателя.
Аббат улыбнулся. Сегодня буржуа сделали многое: ввели всеобщее избирательное право и, благодаря резне в Тюильри, даже изолировали королевскую семью. Но самым главным стало именно это событие: назначение принцу крови воспитателя из народа.
Старший сын Людовика и Марии-Антуанетты имел огромные династические права, но теперь из него можно было вырастить что угодно. Он мог стать настоящим чудовищем, подобно крысе, взращенной в бочке, на мясе слабых сородичей. Теперь европейские монархи стояли перед нелегким выбором: и далее признавать все права дофина, вне зависимости от того, что из него вырастят, или ограничить права носителя королевской крови. Вот только оба пути вели их прямиком в небытие.
— А что обсуждают сейчас? — поинтересовался Аббат.
— Введение чрезвычайной комиссии, — тихо отрапортовал агент. — Идет как по маслу.
Аббат поднялся и неспешно двинулся к выходу. Буржуа и впрямь считали себя главными держателями акций компании по имени Франция. Старые королевские законы им мешали, а чрезвычайная комиссия позволяла их обойти. Так тропа контрабандистов огибает все таможенные посты.
Передел начался!
Аббат лучше других понимал, что все чрезвычайные меры в конечном счете нужны лишь для того, чтобы сделать беззаконие законным. Это был самый быстрый способ присвоить чужое. Крупнейшие буржуа Бордо, Марселя и Нанта уже потирали руки в предчувствии новых приобретений. Они думали, что делают это для себя.
Аббат улыбнулся. Он-то и подкинул им эту заманчивую идею узаконить беззаконие. Поэтому на самом-то деле все они работали на него.
«Главное, чтобы Амбруаз Беро не слишком припоздал», — подумал он.
Падре Хуан был расстроен. Все шло не так, как ему хотелось бы. Старая шхуна стоила многократно меньше, чем ее груз — сахар. Потому хозяин этого товара Амбруаз Беро был куда более интересной добычей, нежели капитан-еретик. Но вменить Амбруазу Беро было нечего. Он вел себя тем осторожнее, чем сильнее на него давили. Этот хитрец умудрялся отвечать на вопросы следствия так деликатно и вдумчиво, что даже самые сложные, провокационные вопросы не приносили главного — улик. Заносить в протокол было нечего.
Тогда к нему, несмотря на возражения юриста и врача, применили пытку водой. Этот шаг стал роковым. Старик оказался сердечником. Он задыхался, терял сознание, а потом вдруг начал опухать буквально на глазах.
— Асцит, — констатировал врач. — Он продержится от силы несколько часов и умрет.
Падре Хуан запаниковал. Врач у него был опытный, хороший. Через его руки прошли многие сотни испытуемых, а потому от пыток подозреваемые у них пока не умирали. Амбруаз Беро обещал стать первым.
— У нас нет состава преступления, — напомнил юрист. — И если он умрет…
Падре Хуан стиснул зубы. Начальству было безразлично, сколько еретиков сдохнут в пыточной камере, но этот француз таковым еще не был. Он ни в чем не признался, на него никто не донес, а главное сказал юрист: они еще не успели подобрать ему состав преступления. Обвинение в пособничестве установке языческой статуи на шхуне было, мягко говоря, притянуто за уши.
А потом Амбруаз Беро попросил пригласить к нему священника, желательно француза, и принести его Библию. Падре Хуан совершенно упал духом. Дело шло к развязке. В перспективе падре Хуана ждало отстранение при первой же ревизии. Место у него было завидное, и желающих занять его хватало с избытком.
«Ну уж нет! — решил инквизитор. — Только не это!»
Ему следовало обеспечить приданым восемь племянниц, а потому он отбросил чувства и кинулся к стене, возле которой были свалены в кучу библиотека старика, бухгалтерские книги и личная переписка. Следовало методично просмотреть каждую страничку, любую книгу — неважно, бухгалтерскую или географический атлас, все письма!
— Он не может быть святым! — опустившись на одно колено, пробормотал падре Хуан. — Что-нибудь да найду!
Годился фривольный роман, попавший в «Индекс запрещенных книг», скабрезная шутка в частном письме — что угодно!
Сзади подошел врач и сказал:
— Я бы на вашем месте выполнил просьбу этого француза, падре Хуан.
Тогда инквизитор взорвался.
— Не учите меня, что мне делать! — заорал он. — Я что, похож на дурака?!
Падре Хуан не хотел приглашать священника. Это было рискованно. Амбруаз мог знать за собой какой-то грешок, покаяться и получить отпущение. Это означало бы крах всего следствия. Даже если состав преступления и был, то с момента отпущения греха он для церкви уже не существовал.
С другой стороны, если Амбруаз, пока еще невиновный, умрет без покаяния, то встанет вопрос о персональной ответственности падре Хуана. За смерть без покаяния головы отрывали мигом. Даже инквизиторам!
— Он умирает, — сухо констатировал врач.
Падре Хуан скрипнул зубами и рывком поднялся с колена. Грех Амбруаза пока оставался гипотетическим, а вот угроза смерти без покаяния становилась все более реальной.
