Сегодняшний уволенный в окружении службы безопасности стоит перед своим столом, слегка поглаживает его, как прощаются с гробом дорогого человека. Потом уволенный поднимает глаза. Все избегают его взгляда. Если увидеть слезы на его лице, сожмется сердце. Они не могут позволить себе жалости, раз нужно работать. Смотреть на уволенного — значит смотреть назад. То, что случилось с уволенным, не исправишь. Пусть его уводят. Пусть уж сразу исчезнет. А уволенный не хочет показаться поверженным в прах. Улыбается. Потом достает из ящика пластиковый пакет и начинает собирать личные вещи. Служба безопасности проверяет пакет и каждую вещицу. Только личные вещи: ни скрепкой больше. Его берут под руки, уводят. Еще не выйдя из зала, уволенный сталкивается с новеньким, идущим занять его место.
Когда казни заканчиваются, перемены обнаруживают свою истинную цель: чтобы все шло по-прежнему. Однако самые молодые, одурманенные повышением жалованья, принимают каждую перемену всерьез. Когда-то и он принимал перемены всерьез. Но сейчас его заботит только одно — чтобы не уволили. Крепче хватается за стол, склоняет голову и ждет, когда ветер стихнет.
Не может приписать сегодняшнюю подавленность только событиями ночи. Увольнение, которое произошло так близко, тоже угнетает. Да еще рабочая нагрузка увеличилась. Потому что уже давно в офисе для упрощения бюрократических процедур ликвидировали праздничные дни, уик-энды и отпуска. Был создан новый порядок ведения дел, только это нововведение привело к неожиданному результату: новые папки стали еще толще, толстеют изо дня в день, служащие не справляются. Миллионы дел не удалось перевести в компьютерную систему, а сама система часто выходит из строя по причине скачков напряжения из-за терактов. Такие вот дела. Те, кто не предан фирме, пополнят толпы бездомных бродяг. Служащие относятся с презрением к оборванцам, но в этом презрении читается ужас: завтра по воле начальства они сами могут стать этими ночующими на улице привидениями, в глазах которых тоже читается презрение, но другого рода — презрение тех, кто уже познал глубину своего падения.
Пора уже кончать с этими мудрствованиями. Хмурое утро за широкими окнами. Кислотный дождик усиливается, темное небо больше похоже на ночное. Офис освещается люминесцентными трубками, настольными лампами и светом мониторов. Сослуживец уже на своем месте, перебирает папки. Компьютер секретарши включен, но самой ее нет. Осторожно, повернувшись спиной к сослуживцу, кладет шоколадку на стол секретарши и, довольный, садится за свой компьютер.
Перед столами — кабинеты начальников всех отделов. Боссы общаются с персоналом с нейтральной теплотой, подразумевающей обращение на ты. Если кому-то нужно по какой-то причине покинуть свой стол, он забирает с собой бумаги, а то и целую папку. Никто не покидает рабочее место, не притворяясь до предела занятым. Это называется профессионализмом. А профессионализм исключает ошибку. По любой причине. Если собьется компьютер, виноват будет работающий за ним. То, что этим утром его подвела машина, не только неожиданность, а еще и сигнал, что дела идут не так, как он надеялся.
Он в отчаянии от неисправности компьютера, но еще больше — от отсутствия секретарши. Почему ее нет на месте? — спрашивает себя.
18
Мужчины и женщины уткнулись в свои компьютеры. Едва слышен стук клавиш. Время от времени — удар печати. И снова клавиши. Перед работой персонал посещает спортивные залы. Забота о здоровье и красоте пропорциональна боязни потерять место. Больной не приносит дохода. Неряшливый подозревается в безразличии. Эффективность — вот что востребовано от всех гордящихся принадлежностью к армии чиновников. Мужчины — рубашка и галстук. Женщины — блузка и юбка скромных цветов. Явно демонстрируют бодрость плоти. Человеку из офиса ясно, что иногда между ними вспыхивает искра влечения. Все понятно: после стольких часов взаперти прорываются инстинкты, они внезапно и неизбежно ведут к тайному спариванию, которое снимает напряжение. Когда кто-нибудь за перегородкой, в уборной обнаружит мужчину и женщину, двух мужчин или двух женщин, двух мужчин и одну женщину или двух женщин и одного мужчину, тяжело дышащих в жарком экстазе, он отвернется. Хотя и возникнет слух о связи, он никогда не дойдет до начальства, если дело не пойдет к свадьбе. А в этом случае одна из сторон должна отступиться во избежание того, чтобы супружеские конфликты не переместились в офис. За все годы в офисе у него не было ни одной интрижки. Никогда.
Старается расслабиться. Наконец-то и компьютер ожил. Он успешно мимикрирует под деловитость персонала. Мимикрировать легко, хотя своя внешность ему не нравится. Он знает: если остается на своем месте, то не из-за внешнего вида. В конце прошлого века ему, одному из немногих, удалось приспособиться к прогрессу информатики, когда появились компьютеры вместо калькуляторов и пишущих машин. Его быстрое приспособление произошло скорей от страха, чем от живости ума. Сохранил свое место благодаря покорности и, главное, хитрости, с которой хранил свое знание прежних приемов, свои дальние истоки. Стал необходим, как кладезь премудрости. Ему нравится, чтобы его так называли. Доказательство — фото на письменном столе: там он на офисном корпоративе получает от шефа бронзового Микки-Мауса, которого с удовольствием использует вместо пресс-папье.
Ждет, когда заработает компьютер. Чтобы успокоиться, точит карандаш, надписывает папку, ставит печать на нескольких бумагах. Собирается встать, забрать шоколадку со стола секретарши. Чувствует, что смешон. Взглянул на небо в окне: как изъеденная мышами корка. Опять эта тошнота. Спрашивает себя, хватит ли храбрости кинуться к окну головой вперед и прыгнуть в пустоту под звон битого стекла. Он думал и раньше о самоубийстве, но сейчас оно кажется неизбежным. Перетерпеть. Напрягся, челюсти сжаты. Думает: если не успокоится, закровоточат десны.
Секретарша выходит из кабинета шефа. Несет какие-то папки. Сегодня на ней синий костюм. Шагает решительно, элегантно. Она не секретарша, прямо-таки стюардесса. Обнаруживает шоколадку на столе и, обернувшись, заговорщически подмигивает человеку из офиса. Но он не поддастся обману: она идет из кабинета шефа. Плохо застегнута молния на юбке. Когда она кладет ногу на ногу, он замечает на одном чулке чуть видную морщинку. Незастегнутая молния и спущенный чулок. Два ясных указания на то, что случилось в кабинете шефа.
Она развернула шоколадку, откусила. Пробует. Лукаво, кончиком языка, облизывается. Со значением смотрит на него. Притворщица, думает он.
Оборачивается. Потому что сослуживец наверняка фиксирует эти жесты в своей тетрадке. В самом деле, когда он поворачивается, тот со своей улыбочкой, как мальчишка, застигнутый на проказе, прячет тетрадку.
Что компьютер снова заработал — хороший знак. Хотя он не знает, знак чего. Напрасно старается сконцентрироваться на работе. Бьет по клавишам как автомат. Со своего места она следит за ним. Ему чудится симпатия в ее глазах за круглыми стеклами очков, но это может быть и ловушкой. Поднимается, извиняется. Извиняться не за что, но все равно извиняется. Направляется к выходу, идет по коридору, входит в уборную, удостоверяется, что никого нет, запирается в кабинке.
