Пашка задымил отчаянно и башкой замотал: не узнает.
— Васин, а что ты ешь, чтобы от тебя не пахло с водкой? — поинтересовался он, выпуская дым колечками. Петр Иванович пожал плечами.
— Ничего такого не ем. Закусываю активно, и все. Лучше суповину, похлебочку… Хватит тебе курить, дурака валять! — Он перегнулся через парапет. — Рассказывай, чего тут? Куда это они? В церкву, грехи замаливать? Пускай, дело хорошее.
Внизу евреи, все в черном, все как один в очках, шли в синагогу. Вернее, как объяснил Пашка, в пять синагог, помещавшихся в одном длинном, похожем на барак строении с разными входами.
— А рядом что? — Петр Иванович отобранным у Пашки окурком показал на непонятное сооружение, напоминавшее перевернутый горшок.
— Миква. Бассейн для женщин, когда водой так делают…
— Баня, что ли?
— Только без мыла. Баня для религии.
Петр Иванович вспомнил правила гигиены на Кавказе, где он служил пять лет, и, чтобы не конфузить дальше парня, остановил расспрос.
— Ясно. Почему все в очках? По религии?
— От книг зрение уменьшается.
— Отец и мать у тебя почему в очках обоя?
— Они ученые были в Москве, кандидаты наук.
— А здесь, выходит, не заладилось? — посочувствовал Петр Иванович.
— У папы с работой проблемы, — Пашка кивнул чуть виновато: — Нагрузка маленькая, и кончается грант в университете… А мама имеет работу в больнице, но — анализы: кровь, моча…
— Кал, — продолжил перечень Петр Иванович. — Выходит, глаза-то они себе еще в Москве посадили? Ясно. Ну они-то хоть ученые, а эти? — он потыкал вниз мощным прокуренным пальцем. — Чего эти вот под мышкой с собой целую библиотеку тащат? Дома почитать не могут?
— Им везде положено читать, — сказал Пашка, явно думая о другом. Чего-то он хотел, но стеснялся сказать. Потом все-таки решился: — Ты кушать не хочешь, я могу нести сюда. Скажи, Васин.
Петр Иванович рассмеялся.
— Ну и проглот ты, Пашка. Поясни мне еще чуток, и покушаем. Почему кто в шляпах, кто в тюбетейках. А вон и вовсе в малахае меховом пилит?
— Все хасиды, но все по-разному.
— А вон с мальцом в халате стеганом, этот кто?
— Опять хасид.
Петр Иванович агрессивно закряхтел и стряхнул пепел не в пепельницу, стоявшую на ограждении, а вниз, где возле подъезда сидели с детьми бабы в одинаковых прическах.
— Это знаешь, как называется?! Это сектанты называется! Непосредственно. У нас их на кол сажали и в избах жгли, чтоб не баловали!
Пашка, не желая включаться в компрометирующий его страну разговор, сделал вид, что углубился в газету. А может и правда, читал.
— Чего там? — буркнул Петр Иванович, недовольный, что на старости лет сцепился с мальчишкой.
— Голаны арабам отдают, — повторил Пашка фразу, сказанную вчера отцом.
— Ну и что? На всех земли хватит, ладно уж вам чурок пригнетать. Я вон когда в армии служил, в дивизии Дзержинского, у нас поперву-то тоже над чурками мудровали. Мне не понравилось. Пару раз в клюв кое-кому дал и прекратил безобразия. У меня с левой хорошо идет.
Пашка тяжело, как взрослый, умудренный жизнью человек, вздохнул и сложил газету.
— Васин, ты этого не поймешь. Они стрелять начнут. Или взрывы делать. Как раньше…
— Ну уж так уж?
— Васин… Когда первые поселенцы землю, как это по-русски, — делали?..
— Обрабатывали, — подсказал Петр Иванович.
— …обрабатывали, арабы стреляли по ним. Пришлось ездить в тракторах с броней. Землю делать. А когда делали землю руками, томаты и прочее так дальше — рядом был автомат. У мужчин, у женщин, у детей даже. И старые тоже имели вооружение. Так было.
— Не врешь? — Петр Иванович почему-то безоговорочно верил этому жирному балбесу. — Ну, так нельзя. Так люди не делают. Война войной. А крестьян на поле зачем? Тут арабы не правы. За это надо наказывать.
Петр Иванович совсем не собирался вступаться за евреев, но за них вступалась деревенская его душа.
— Ладно! — оборвал он неприятную тему. — Скажи лучше, почему вот у баб лица, в основном, приятные, одеты чисто, даже, можно сказать, модно, а прически одинаковые? Опять религия?
— Опять, — засмеялся Пашка. Почему-то здесь, на крыше, с Петром Ивановичем он стал говорить по-русски нормально, не как вчера. — Это не прически. Это парики. Из волос.
— А под париком?
— Бритвой так делают, — Пашка погладил себя по голове.
— Броют? — ахнул Петр Иванович. — Налысо? А… мать твоя?.. Алка, в смысле, тоже?..
Пашка, заливаясь хохотом, схватился за живот.
— И нечего ржать… — недовольно пробормотал Петр Иванович, понимая, что сказал что-то не то, но не понимая — что. — Ладно, иди уж, жратву тащи…
Пашка, продолжая хохотать, мигом скатился с крыши. Но, похоже, не за одной жратвой, а чтоб и семью посмешить. Только чем вот?..
Вслед за Пашкой, который минут через пять приволок обед с ледяным пивом, показались на крыше и Мишка с Мири. Они весело лопотали что-то между собой по-ихнему и, смеясь, поглядывали на Петра Ивановича. Мири сразу бросилась к парапету, выискала внизу какую-то товарку и тоже начала лопотать ей что-то, смеясь, на своем еврейском. Петр Иванович, которого не оставляли сомнения, подошел и наклонился над ее головой, пристально изучая макушку. Потом протянул руку и, погладив девочку по голове, несильно дернул ее за волосы.
— Ай! — взвизгнула Мири.
Пашка с Мишей, молча наблюдавшие за действиями Петра Ивановича, опять покатились с хохота.
— Да парики — это только у хасидок, когда они идут жениться!.. — задыхаясь и вытирая проступившие от смеха слезы, проговорил Пашка.
Посмеялись уже все вместе. Потом принялись за обед.
— Миша, объясни ты мне, Христа ради, — сказал Петр Иванович, нарезая окостеневшее в холодильнике сало. — Вот все талдычут у вас про терроризм. Да и меня вчера два часа с чемоданами шмонали. Ну, когда война, это я понимаю. А сейчас? Да и кого взрывать, скажи на милость? Этих? — Петр Иванович, брезгливо сморщившись, простер руку в сторону двора, где внизу мельтешили евреи. Он за ними опять успел понаблюдать, пока Пашка отсутствовал. Спешили они по своим делам молча, сосредоточенно, и эта их повышенная деловитость производила какое-то несерьезное впечатление. Будто придуриваются, в бирюльки играют. — Ну кому их взрывать?!
— В общем-то, да-а… — протянул Мишка. — Эти-то, может, и не очень нужны. Но…
Но что «но», так и не сказал, а принялся за курицу. Петр Иванович решил, что опять сунулся куда-то не туда, и не стал допытываться. Помолчав, он тоже выломал у холодной курицы ногу, полил ее кетчупом. Закончив с курицей, заел ее картофельной стружкой — чипсами. Допил пиво.
