Она попыталась взять слово, но в зале стоял такой шум, что ее никто не слышал. Тогда, взмахнув рукой и широко улыбнувшись, она пригласила меня на сцену.
Я прошел несколько метров, отделявшие меня от Люсинды, с ощущением, что попал в другой мир. Казалось, мои барабанные перепонки вот-вот лопнут.
Овация длилась десять минут. Люсинда несколько раз призывала людей к тишине, но напрасно. Тогда мы решили сесть и подождать. В зале творилось нечто невообразимое: одни кричали, другие теряли сознания, а, едва придя в себя, тут же принимались орать что есть мочи.
Когда крики поутихли, Люсинда обратилась ко мне со словами:
— Думаю, публика сделала свой выбор. Вы Самый красивый человек в мире.
Снова раздались аплодисменты. Отодвинув микрофон и прикрыв рукой рот, Люсинда прошептала:
— Не делай этого! Не делай!
Пораженный происходящим, я не успел отреагировать и сделал все в точности, как мы репетировали: глядя прямо в камеру, произнес «Спасибо большое» и широко улыбнулся.
Тут публика снова впала в неистовство, точно так же, как при моем появлении на сцене. Я понял свою ошибку: нельзя было улыбаться. Люсинда строго взглянула на меня и закатила глаза. Она уже поняла, что задавать вопросы бессмысленно. Мы встали и, помахав на прощание зрителям, скрылись за кулисами. Люсинда велела продолжать передачу еще десять минут, поочередно показывая восторженную публику и мою фотографию, парящую над пустой сценой.
После финальных титров овация продолжалась еще минут двадцать, если не больше. Все произошло не так, как Люсинда планировала, но, в общем и целом, ее замысел осуществился.
— Теперь я Самый красивый человек в мире.
Сказав это, я подумал о папе.
* * *
Новая жизнь оказалась новой тюрьмой. Я чувствовал себя узником изобретательности Люсинды, которая еще пять долгих лет заставляла меня то надолго пропадать с экранов, то вдруг появляться на публике, чтобы тут же снова исчезнуть. Все мероприятия с моим участием были умело срежиссированы. Прямым следствием этой стратегии стал рост продаж предметов с моим изображением. Вскоре я уже не представлял размеры своего состояния, не знал, настолько велико оно было, столько домов, денег и ценных бумаг мне принадлежало, а иногда даже не догадывался об их существовании.
Я был Самым красивым человеком в мире. И, очевидно, самым богатым.
Хотя на самом деле ничего собой не представлял.
Я подсчитал, что за десять лет, предшествовавших выпуску передачи «Кто Самый красивый человек в мире?» провел вне дома всего неделю, когда ходил в школу. С момента первого выпуска передачи Люсинда организовала мне тридцать восемь выходов в свет. Итого сорок пять дней за три года. Три дня в год, меньше чем одна сотая жизни.
За последние несколько лет я тысячу раз решал покончить с этим, отказаться от своей роли. Тысячу раз я делился с Люсиндой своими намерениями, но каждый раз она находила нужные слова, чтобы отговорить меня:
— Что ты будешь делать один? Где и как будешь жить? Неужели сможешь самостоятельно избегать катастроф, которые идут за тобой по пятам? Ты сам знаешь, что нет. Я нужна тебе.
Иногда я откровенничал с мамой, надеясь, что она поймет, как мне плохо. Но каждый раз она отговаривала меня от принятого решения:
— Что я буду делать одна? Как ты смеешь бросать меня? Ты же знаешь, что у меня больше никого нет… Только я зажила спокойно и счастливо, как ты решаешь лишить меня всего! Думаешь, твой несчастный отец оценил бы такой поступок?
Со временем я перестал делиться своими переживаниями. Меня все равно не хотели слышать. Отныне я хранил все в себе. Одиночество уступило место страданию, страдание — гневу. Гневу на себя самого.
Я решил было покончить с жизнью, но, вспомнив о маме, отказался от этой затеи: мне не хотелось причинять ей боль.
Потом мне пришло в голову обратиться к пластическому хирургу, но ни один из врачей, с которыми я общался, не согласился оперировать меня. Все они считали преступлением желание испортить такую красоту.
Однажды вечером, стоя в ванной комнате перед зеркалом, я пытался придумать, что делать с этой красотой, которая давно стала тяжким бременем. После папиной смерти я избегал зеркал: при виде своего идеального лица я еще острее ощущал чувство вины. Но на этот раз я долго разглядывал отражение: несколько минут смотрел, не отрываясь, но, несмотря на все желание, не находил ни одного недостатка. Ни одного! Время шло, я проникался все большей ненавистью к своему лицу. Мне хотелось сделать его несовершенным. Даже больше, мне хотелось испортить его. Это желание росло во мне, становилось все сильнее, и когда я уже не мог его контролировать, с размаху ударился головой о зеркало. На некоторое время боль заглушила ненависть, но потом я почувствовал, как по лицу стекает кровь. Целые потоки крови. Я страшно испугался, ведь со мной никогда такого не было, и выбежал в гостиную. Мама в ужасе закричала и вызвала врача.
На следующий день я вышел из больницы с перевязанной головой. Что ж, еще один день на свободе, и то хорошо.
Две недели спустя мое лицо красовалось на первых страницах всех газет. Абсолютно все журналисты сходились во мнении, что с небольшим шрамом, словно перечеркнувшем правую бровь, я выглядел еще сексуальнее, чем раньше.
Все напрасно, на мне лежало проклятие. Даже хуже, благословение. Страшное благословение.
Я попал в двойную ловушку: с одной стороны я сам, с другой — все остальные. Проблема состояла в том, что я хотел жить как все, но из-за красоты, на которую люди так странно реагировали, это было невозможно.
Уравнение с двумя неизвестными, которое я никак не мог решить.
* * *
Я думал, что хуже уже некуда, но жизнь показала, как сильно я заблуждался. Однажды вечером я лежал в ванне и слушал музыку. Внезапно ко мне ворвалась Люсинда.
— Выключи музыку!
Я послушался.
— Люсинда, что ты тут делаешь?
Ты не берешь трубку, поэтому я сама примчалась. Срочно едем в больницу! Твоей матери плохо!
В больницу? Но мы с ней ужинали пару часов назад, все было хорошо!
— Да, я знаю… Когда это случилось, никто из прислуги не осмелился зайти к тебе, боясь нарушить запрет. Это я виновата, надо было предупредить, что в экстренных случаях… Короче, они вызвали «Скорую», а потом позвонили мне. Давай собирайся, врачи сказали, она хочет тебя видеть.
Я вошел в палату. Среди белых подушек и одеял мама выглядела такой тщедушной, что я не сразу узнал ее.
Врач шепнул мне на ухо:
— Мне очень жаль, месье. У нее слабое сердце, неизвестно, сколько она еще продержится. Нам чудом удалось реанимировать ее.
Я взял маму за руку, она приоткрыла глаза.
— А! Ты здесь, сын мой…
