— Ах, боже мой! — вздохнула госпожа Кампф. — Как все сложно!
— Нужно выработать определенный метод, моя дорогая… На первый прием созвать как можно больше гостей: чем больше харь, тем лучше… Отбирать следует только после второго или третьего приема… Но в этот раз придется приглашать всех подряд…
— Но если бы иметь уверенность, что все придут! Если кто-нибудь откажется, я, наверное, умру от стыда…
Лицо Кампфа исказила кривая усмешка.
— Если кто-нибудь откажется прийти, ты их в следующий раз снова пригласишь, и еще раз… К твоему сведению, для того чтобы пробиться в хорошее общество, нужно лишь буквально следовать евангельской морали…
— О чем это ты?
— Если тебе дали пощечину, подставь другую щеку… Свет — это лучшая школа христианского смирения.
— Интересно, где ты набрался таких глупостей, друг мой?
Кампф улыбнулся.
— Ну, продолжим… Вот несколько адресов на бумажке, которые тебе надо просто скопировать, Антуанетта…
Госпожа Кампф взглянула через плечо дочери, которая писала, не поднимая головы.
— Правда, у нее очень красивый твердый почерк?.. Скажи-ка мне, Альфред, Жюльен Нассан — это не тот ли, который сидел в тюрьме за мошенничество?
— Нассан? Да, именно.
— А! — воскликнула Розина в некотором недоумении.
Кампф объяснил:
— Да у тебя сведения столетней давности. Его давно реабилитировали и повсюду принимают, он славный парень, а главное — выдающийся бизнесмен…
— Господин Жюльен Нассан, 23-бис, авеню Ош, — перечитала Антуанетта. — Что дальше, папа?
— Всего двадцать пять персон, — простонала госпожа Кампф. — Никогда нам не собрать двести человек, Альфред…
— Да нет же, перестань нервничать. А где твой список? Все те, с кем ты познакомилась в прошлом году в Ницце, в Довилле, в Шамони…
Госпожа Кампф взяла со стола блокнот.
— Граф Моисси; господин, госпожа и мадемуазель Леви де Бруннеллески и маркиз д’Ичарра: это жиголо госпожи Леви, их всегда вместе приглашают.
— Но ведь и мужа тоже? — спросил Кампф с сомнением в голосе.
— Насколько я знаю, это очень достойные люди. Знаешь, есть еще маркизы, всего их пятеро… Маркиз де Лиг-и-Эрмоса, маркиз… А скажи-ка, Альфред, нужно ли, обращаясь к ним, называть их титулы? Мне кажется, так будет лучше, не правда ли? Конечно, не «господин маркиз», как говорит прислуга, а «дорогой маркиз», «моя дорогая графиня»… Иначе остальные даже не поймут, что мы принимаем аристократическую публику…
— Вот бы им всем наклеить на спину этикетки, тогда ты была бы довольна, да?
— Ах, опять твои идиотские шуточки… Ну давай, Антуанетта, поскорее перепиши все это, девочка моя…
Некоторое время Антуанетта писала, потом громко прочла:
— Барон и баронесса Левинштейн-Леви, граф и графиня дю Пуарье…
— А это, между прочим, Абрам и Ребекка Бирнбаум, они купили себе титул. Правда, глупо называться дю Пуарье?..[13]Если бы у меня был выбор, то я бы… — Розина погрузилась в глубокие размышления. — Граф и графиня Кампф, — прошептала она, — звучит совсем неплохо.
— Подожди немного, — посоветовал Кампф, — лет этак через десять, не раньше.
Тем временем Розина перебирала визитные карточки, небрежно брошенные в малахитовую вазу, украшенную китайскими драконами и позолоченной бронзой.
— Хотелось бы все-таки знать, кто все эти люди, — пробормотала она. — Некоторые из этих открыток я получила на Новый год, в основном от мелких жиголо, с которыми я познакомилась в Довилле…
— Этих нужно как можно больше, для мебели, а если они прилично оденутся…
— Ты шутишь, мой дорогой, они все по меньшей мере графы, маркизы, виконты… Ноя не могу вспомнить, как они выглядят… Они все похожи друг на друга… Но это и не так важно. Ты же видел, как поступала Ротван де Фиеск? Всем говорила одну и ту же фразу: «Как я рада…», а потом, если кого-нибудь надо было представить, проглатывала имена… Невозможно было расслышать… Смотри, Антуанетта, девочка моя, это легкая работа, адреса написаны на открытках…
— Но, мама, — перебила ее Антуанетта, — тут визитка обивщика мебели…
— Это еще что такое? Дай-ка взглянуть. Да, она права. Боже мой, Боже мой, я с ума схожу, Альфред, честное слово… Сколько их всего у тебя, Антуанетта?
— Сто семьдесят два, мама.
— Ах! Все-таки!
Кампфы удовлетворенно вздохнули и, улыбаясь, посмотрели друг на друга с выражением блаженной усталости и триумфа на лицах, как два актера после третьего вызова.
— Значит, все идет неплохо, да?
Антуанетта робко спросила:
— А… а мадемуазель Изабель Коссетт — это разве не «моя» Изабель?
— Да, разумеется…
— Ах! — воскликнула Антуанетта. — Зачем ты ее приглашаешь?
И тут же густо покраснела, ожидая сухого окрика матери «а тебе какое дело?», но госпожа Кампф растерянно объяснила:
— Это очень приятная девушка… Надо доставить людям удовольствие…
— Но она же злюка, — протестовала Антуанетта.
Мадемуазель Изабель, кузина Кампфов, преподавательница музыки во многих семьях богатых евреев — биржевых маклеров, была плоской старой девой, державшейся очень прямо, словно аршин проглотила. Она давала Антуанетте уроки фортепиано и сольфеджио. Будучи чрезвычайно близорукой, она никогда не носила пенсне, так как очень гордилась своими довольно красивыми глазами и густыми бровями. Она едва не касалась партитуры своим длинным, мясистым, заостренным носом, синим от пудры, а когда Антуанетта ошибалась, Изабель сильно била ее по пальцам линейкой из черного дерева, такой же плоской и жесткой, как и она сама. Изабель была злорадной и любопытной, как старая сорока. Накануне занятий Антуанетта усердно повторяла свою вечернюю молитву (ее отец перед свадьбой крестился, и она воспитывалась в католической вере): «Мой Боже, сделай так, чтобы мадемуазель Изабель скончалась этой ночью».
— Ребенок прав, — заметил удивленный Кампф. — Почему ты решила пригласить эту престарелую дуру? Не может же быть, что ты считаешь ее…
Госпожа Кампф в гневе пожала плечами:
— Ах! Ты ничего не понимаешь… А как, по-твоему, обо всем узнают мои родственники? Я уже представляю себе лицо тети Лоридон, которая рассорилась со мной из-за того, что я вышла замуж за еврея, и Жюли Лакомб, и дяди Марсьяля, всех, кто говорил с нами покровительственным тоном, потому что они были богаче нас, ты помнишь? В конце концов, это очень просто: если мы не пригласим Изабель и я не буду уверена, что на следующий же день все они лопнут от зависти, я вообще не хочу давать бал. Пиши, Антуанетта.
