С моста бросились к ним несколько солдат. Соболев был схвачен и отведен в караулку. Там немец предъявил какую-то бумагу, и Соболев слышал, как этот немец приказал именем герцога Бирона отвести его, Соболева, немедленно в Тайную канцелярию.
Ивана Ивановича взяли под караул, отобрали от него шпагу и повели без дальних разговоров.
«Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» — недоумевал Соболев.
Он-то воображал, что гребцу нечего будет делать иного, как выбирать между кошельком и острием шпаги, ан, вышло совершенно не так!..
Впрочем, такова уже жизнь человеческая, что в ней всегда случается как раз наоборот тому, на что рассчитывают и надеются люди.
XI. В ТАЙНОЙ КАНЦЕЛЯРИИ
Соболева ввели в ту самую Тайную канцелярию, при одном упоминании о которой приходили в ужас не только простые обыватели того времени, но и лица высокопоставленные и имевшие доступ даже к самой государыне.
О Тайной канцелярии ходило множество рассказов, и об ужасах, творившихся там, передавали с опаской; но все-таки передавали, что там пощады не дают никому. Там истязали, мучили людей, вытягивали на дыбе, жгли огнем и драли плетьми…
Соболев, шагая теперь ночью среди солдат, чувствовал себя совсем не в своей тарелке. Он был зол на себя за то, что сделал глупость и повел себя необдуманно, однако, отчаянию не предавался. Ему сейчас же пришло в голову, что если Митька так счастливо сегодня утром отделался от Тайной канцелярии, то, вероятно, и ему посчастливится как-нибудь отбояриться, убедив, что в его поступке никакого злого умысла не было, а все это он-де проделал ради одной лишь шутки.
Его привели в канцелярию и ввели в большую низкую комнату с кирпичным полом, освещенную тусклым фонарем с огарком сальной свечи.
В канцелярии, несмотря на ночь, не спали и ходили какие-то люди. Они о чем-то переговаривались, обращались к караульному, и Соболев слышал несколько раз повторенные разными голосами слова: «По приказанию самого герцога!»
Прошло немного времени — и его ввели в следующую комнату. Она была тоже большая, с кирпичным полом. Здесь тоже сальная свечка тускло освещала ясеневого дерева стол с бумагами, чернильницей с торчавшими в ней гусиными перьями и сидевших за столом двух человек.
Один из них, лет пятидесяти, с тщательно выбритым подбородком, в военном сюртуке и в немецком парике, нюхал табак из золотой табакерки; другой был гораздо моложе, и в нем Соболев узнал того самого человека, который сегодня утром приходил к нему в дом по доносу барона Цапфа на Митьку Жемчугова.
Узнав этого чиновника, Соболев очень обрадовался, как бы сразу уверившись, что теперь пойдет все отлично, и на вопрос старшего о том, кто он такой, назвал себя и добавил, показав на чиновника:
— Меня знает вот этот господин… Он сегодня был у меня в доме!
Но чиновник со своей стороны решительно никакого сочувствия Соболеву не выказал, а, напротив, довольно сурово и поспешно проговорил:
— Вы, сударь, совершенно ошибаетесь, и я вас совершенно не знаю!
— Но меня знает очень хорошо Дмитрий Яковлевич Жемчугов, который может засвидетельствовать обо мне, — сказал Соболев. — Потом знает еще князь Шагалов и многие другие…
— Об этом вас пока не спрашивают, — перебил его старший. — Отвечайте только на вопросы! Расскажите, как было дело и за что вас арестовали…
— За что меня арестовали, я не знаю, а дело было так! — ответил Соболев и чистосердечно и правдиво рассказал, что вчера, возвращаясь из-за города, он опоздал на заставу, через которую его не пропустили; не желая проводить ночь где-нибудь в герберге или на постоялом дворе, он пошел гулять и тут увидел двух незнакомцев с их лодкой и то, как они входили в заколоченный и, по-видимому, необитаемый дом.
— Где этот дом? — спросил старший.
Соболев указал самым подробным образом местоположение дома и затем продолжал рассказ вплоть до того, как его арестовали по приказу таинственного гребца.
Он думал, что его затем сейчас же и отпустят, но вышло совершенно не так. Его отвели через двор в каменный каземат, вонючий и грязный, с решетчатым окном и с кучей грязной соломы в углу на полу.
«Ну, что ж делать! — рассудил Соболев. — Так, так, так!.. Пусть будет, что будет!»
И он лег на солому.
Когда Ивана Ивановича увели из комнаты, где его допрашивали, и чиновник со своим старшим остались наедине, то этот старший обратился к своему подчиненному и, втягивая в нос понюшку табака из золотой табакерки, проговорил:
— Так его светлость герцог изволят ночью в лодке ездить в заколоченный дом?.. А мы и не знали этого!
— Я знал об этом, ваше превосходительство! — ответил чиновник. — То есть мне было дано знать от одного из наших наблюдающих при дворе герцога, что его светлость ночью изволят выезжать в лодке… Мною был сделан наряд для того, чтобы проследить эти отлучки…
— Как же вы можете учреждать наблюдения за его светлостью? — усмехнулся старший и прищурился.
— В интересах самого герцога, ваше превосходительство, для охраны от лихих людей! — ответил младший и тоже усмехнулся.
— Да разве что так!.. А кто был в наряде?
— Жемчугов.
— Митька?
— Он самый.
— Неужели он не дознался?.. Ведь он, кажется, самый способный?..
— Ему помешал вчера барон Цапф фон Цапфгаузен, который привязался к нему в пьяном виде.
— Да ведь этот барон сделал на Жемчугова донос.
— Самому герцогу, ваше превосходительство. Надо, конечно, Митьку выручить, потому что донос вздорный и облыжный.
— Ну, разумеется! Вы заготовьте к завтра доклад.
— Я послал сейчас за Жемчуговым.
— Для какой надобности?
— Ведь он живет в доме у Соболева, которого вы только что изволили допрашивать. Они — приятели.
— А что мы будем делать с этим Соболевым?
— Что, ваше превосходительство, прикажете, но, во всяком случае, нельзя нам забывать, что мы через этого Соболева получили весьма важное сведение о ночных поездках герцога в заколоченный дом.
— Да, я подумаю, как поступить.
— А пока Соболева держать у нас?
— Пожалуй, придется. Ведь герцог о нем, наверное, сам спросит.
— Мне кажется, ваше превосходительство, что этот Соболев не все говорит, что знает?!
— Что ж, вы хотите расспросить его построже?
— Строгость всегда можно употребить, но пока можно будет удовольствоваться разговором с ним Митьки Жемчугова.
— Ну, хорошо, поступайте, как знаете! Это дело я пока поручаю вам, а теперь я пойду.
