Я желаю и хочу лишь блага той стране, в которую привел меня Господь; Он мне в том свидетель. Слава страны – создает мою славу. Вот мое правило: я буду счастлива, если мои мысли могут тому способствовать.
Государи кажутся более великими по мере того, как вельможи страны и приближенные более удовлетворяются в отношении богатства; изобилие должно царить в их домах, но не ложное изобилие, основанное на неоплатных долгах, ибо тогда, вместо величия, это становится лишь смешным тщеславием, над которым смеются иностранцы; я хочу, чтобы страна и подданные были богаты, – вот начало, от которого я отправляюсь; чрез разумную бережливость они этого достигнут.
Признаюсь, что, хотя я свободна от предрассудков и от природы ума философского, я чувствую в себе большую склонность почитать древние роды; я страдаю, видя, что некоторые из них доведены здесь до нищенства; мне было бы приятно их поднять. Можно было бы достичь восстановления их блеска, украсив орденами и должностями старшего в роде, если у него есть какие-нибудь достоинства, и давая ему пенсии и даже земли по мере нужды и заслуг, с условием, что они будут переходить только старшим и что они будут неотчуждаемы.
Мир необходим этой обширной империи; мы нуждаемся в населении, а не в опустошениях; заставьте кишеть народом наши обширные пустыни, если это возможно; для достижения этого не думаю, чтобы полезно было заставлять наши нехристианские народности принимать нашу веру; многоженство более полезно для [умножения] населения; вот, что касается внутренних дел. Что касается внешних дел, то мир гораздо скорее даст нам равновесие, нежели случайности войны, всегда разорительной.
Глава 5
Ода бережливости
1744
– Христиан! Мы должны ехать в Россию вот на этом?!
– Пойми, дорогая, что мы не можем позволить себе дорогие экипажи! У нас попросту нет на это денег!
– Но София едет в Россию, к самой императрице! Неужели ты позволишь, чтобы наша дочь, возможно будущая невеста российского царя, приехала в Петербург словно побирушка?!
Гнев матери смущал Софию. Ей было жаль отца и немного стыдно.
– Мы не можем вести себя так, как будто в нашей казне полно денег, Иоганна! Пусть этот русский царь делает ей подарки, если захочет, а если нет, будь уверена – эти старые кареты выдержат еще не одну такую поездку. Наша девочка вернется домой, и дело с концом.
– Как ты можешь так говорить, Христиан! Где мы найдем ей нового мужа, если Петру она не придется по душе – и только потому, кстати, что покажется ему гадким утенком рядом с его придворными дамами? Да и она сама – каково ей будет, насмотревшись на роскошь императора, выходить замуж за какого-то мелкого князька? Разве у нас есть выбор, Христиан? Разве мы не должны использовать этот шанс? Раз в жизни – раз в жизни предоставляется такая возможность! Наша дочь должна быть ослепительной! Она должна произвести впечатление на императрицу! А я? Как я явлюсь к его престолу в таком виде?
Отец вздохнул. Его усталые, полные печали глаза скользнули по Софии, и он поднял взгляд на жену.
– Ты не невеста русского царя, а ее мать, – слабая улыбка тронула его губы.
– И что же – я должна предстать перед русскими в таком экипаже? Да лучше бы я пришла туда пешком, как самая последняя нищенка, каковой, впрочем, и являюсь! Христиан, у тебя было столько времени, чтобы подготовить для нас кареты! Ты мог бы попросить их у Фридриха! Боже мой, кайзер настолько заинтересован в успехе нашего вояжа, что он бы не пожалел денег! А ты, ты… Как всегда, ты не смог воспользоваться тем, что дала тебе судьба! Мы с Фике в Петербурге – на жалких клячах, в жалких обносках!
– Довольно, Иоганна! Три платья, скромные колье и браслеты к каждому – более чем достаточно для юной принцессы! И ты забываешь о еде, воде и снаряжении для каждого, кто отправляется в путь! Шесть недель – очень долгий срок. А русский холод известен всем.
Такие перепалки случались теперь почти каждый день, становились почти привычными. Тогда София неслышно отступала в тень, быстро спускалась по узкой лестнице и убегала к конюшням, туда, где тепло и уютно пахло лошадьми и сеном, кормила хлебом своего любимца – рослого скакуна Огненного – и думала, думала… Но сегодня был день отъезда, и позволить себе такую роскошь она не могла. София только что обняла отца последний раз, последний раз, скрывая слезы, уткнулась щекой в его жесткий мундир и, когда он перекрестил ее на прощание, последний раз поцеловала в холодную твердую щеку…
«Как уехать отсюда? Возможно, я никогда больше не вернусь в родной дом, не увижу отца… Мама жестока, но она права. Как жить здесь – когда не хватает средств даже на содержание замка? Вокруг целый мир – а я? Где в этом мире я? Выйти замуж за князя и всю жизнь считать пфенниги, заботясь только о том, как бы дотянуть до весны и где взять денег на новую карету? Нет, такая жизнь не по мне!»
Зима выдалась необыкновенно холодной, но снега еще не было. Говорили, что там, в России, уже ноги лошадей вязнут по бабки, что путники с трудом преодолевают за день пятую часть обычного дневного перехода, что волки рыщут прямо на проезжих трактах, а крестьяне так оголодали, что отгоняют волков и сами охотятся за глупыми путешественниками, решившими отправиться в путь в такую адскую погоду.
Вот поэтому и были за каретами привязаны сани – чтобы незамедлительно переставить на них карету, как только первые снежинки закружатся в воздухе. Да и сами кареты, как бы тщательно их ни готовили к предстоящему важному странствию, все-таки свои лучшие дни знавали более чем давно. Заштатное княжество, увы, действительно не могло похвастать элегантными экипажами, каким только и можно доверить столь важных путешественников. Они тряслись на замерзших колдобинах и стонали почти человеческими голосами, стоило лишь кучеру слегка поторопить лошадей.
