Беррад вытащил саблю и указал ею на самую крупную рыбину:
— Вот эта для меня лично. Хорошенько пропеки ее, Флинки.
Горностай Флинки аж задохнулся от огорчения.
— У-у, шеф, я с таким трудом ее изловил! Это моя рыба! — заскулил он жалобно.
Толстый Беррад оказался на диво прытким. Он метнулся к Флинки и замолотил того по голове плоскостью клинка.
Флинки скрючился, втянул голову и прикрылся лапами.
— А-а-а-а-а-а! Остановите его, братцы, убьет! Ы-ы-ы-ы-ы-ы! Прости, ваше могущество! О-о-о-о-о-о-о!
Вопли избиваемого только подстегнули Беррада, удары стали реже, но сильнее.
— Что тебе дороже, голова или рыба?
— Ай! Забирай свою рыбу, начальник, голова-то всего одна, ой!
— Как следует поджарь, не то ни одной головы не будет.
Беррад напоследок пнул Флинки в зад и отвернулся. Не обращаясь ни к кому из остальных членов шайки, присмиревших и понурых, он проворчал:
— Чего уставились? Грогу мне!
Горностаиха, хвост которой напоминал букву «И», — по прозвищу Кривохвостиха — протянула ему флягу. Беррад схватил сосуд, уселся и припал к горлышку, жадными глотками втягивая огненный крапивный напиток.
Напившись, он снова уставился на Флинки:
— Снаружи чтоб с корочкой, а внутри мяконькая, сочная… Такую рыбку я уважаю.
Остальные смотрели кто куда, пряча взгляд. Сразу можно было сказать, кто главный в этой компании.
За всем происходящим внимательно следили четыре глаза из зарослей камыша. Там прятались выдра и белка, оба весьма почтенного возраста.
Выдра прищурилась, присмотрелась и проворчала:
— Х-м-м. Вроде дюжина их там. Двенадцать.
Белка перестала грызть тростинку и поправила товарища:
— Тринадцать.
Выдра пожала плечами:
— Не спорю, пусть будет чертова дюжина. Глаз у меня уж не тот. Но что они жалкие твари, с закрытыми глазами увижу. Вместо мозгов булыжники заплесневелые.
Белка согласно фыркнула:
— Никого на стреме, дым столбом — маяк, а не костер. И как их мама одних отпустила в лес погулять!
— Эту жирную ласку я беру на себя.
— Смотри, чтобы он случайно на тебя не плюхнулся. В оладью расплющит!
— Рыбка готова, пора в гости, — заявила выдра, понюхав воздух.
— Да, сюда нам ужин не подадут, — вздохнула белка.
— Ты иди прямо отсюда, я в обход.
— И вечно я прусь в лоб, — заворчала выдра. — Хоть разок бы поменяться…
— Сначала научись по деревьям прыгать. Да выжди чуток, дай мне добраться до места. Ну, успеха!
Выдра засунула хвост за пояс и замаскировала его плащом. Повязала бандану по самые глаза, тщательно скрыв уши.
— Ох, стар я стал для таких игрушек! — вздохнула выдра, покрепче перехватив тяжелый отполированный посох из твердого дерева.
Крошка Рыж, самый мелкий и тщедушный зверь в шайке, собирал ветки для костра, когда заметил странную фигуру, шлепающую к ним по воде.
— Эй, шеф, к нам гости!
Беррад отложил фляжку с грогом. Презрительным взглядом смерив приближающееся чучело, он прорычал:
— Кого еще несет нелегкая?
Выдра выбралась на берег, послышался ее неуверенный, робкий голос:
— Всей честной компании привет! Я, кажись, как раз к ужину… О-о-о, жареная рыбка — любовь моя!
Сабля Беррада неспешно потянулась к непонятному существу.
— А кто ты такой? Точнее, пожалуй, что ты такое, ха-ха-ха!
Пришелец каким-то неуловимым движением увильнул от лезвия сабли и оказался рядом с вожаком.
— Я, юный друг, старый, дряхлый, больной хорестай.
Флинки чуть не выронил рыбу в огонь:
— Хорестай? Сто черепах и одна жаба, а что это такое?
— Это, братец, помесь хорька и горностая. Мне мамочка сказала, когда я был совсем еще крошкой. Вот почему я так странно выгляжу.
— А кто твоя мамочка? И папочка? — Любопытный Флинки совсем забыл про рыбу.
— Мои родители — лис да крыс, лиса и крыса, так народ сплетничает. Но что они ужасные вруны — это совершенно точно, это я и сам знаю.
Флинки заскреб в затылке:
— Вруны? Да уж, сразу видать.
Беррад снова хлопнул Флинки саблей по голове:
— Займись своим делом и не лезь.
После этого он занялся пришельцем:
— Как тебя звать и чего тебе тут надо?
— Дак… Я ж сказал. Хорестай мне имя. А за крошку-другую съестного я вам спою да спляшу. Вы позволите, добрейший сэр?
Зверье захихикало и заерзало. Развеселил! Это Беррад-то — «добрейший»! Смерти своей просит, старый дурак.
Беррад лизнул острие сабли и ухмыльнулся:
— Позволить-то? Чего ж не позволить… А ежели твои песни-пляски мне не по нутру придутся, я позволю этой сабле нарубить из тебя фаршу. А своим олухам позволю поджарить тебя на этом костерке. Ну а коли-ежели невкусным окажешься, пойдешь на наживку, вкусной рыбки на тебя наудим.
— Пристойное предложение, сэр, премного вам благодарен.
Пришелец поклонился, отступил, завертел свой посох и запел:
Подальше от хищников мама меня
Учила держаться, ну как от огня,
Поскольку такие они от природы
Безмозглые твари, тупые уроды!
Тупые, безмозглые твари, уроды!
Я хищников видел не раз и не два,
И вскоре я понял, что мама права.
Ни морду, ни лапы не моют они,
Смердит от них жутко все ночи и дни —
Вони-и-и-и-ща!
Смех и восторженный гогот сопровождали потешный танец и пение, пока — к началу третьего куплета — до зрительской массы не дошло, что этот хорестай над ними издевается. Морды слушателей вытянулись, челюсти отвисли. Свирепо зарычав, Беррад взмахнул саблей. Но вместо того чтобы отделиться от собственной головы, незнакомый зверь как-то оказался вплотную к Берраду и сделал что-то с его носом.
Заливаясь слезами, Беррад обхватил наглого скомороха и заорал своему первому помощнику:
— Скрод, пришей его!
Высокий, жилистый лис Скрод взмахнул копьем. Но предполагаемая жертва не спешила умереть. Беррад получил мощный удар в челюсть и выпустил противника. Тот мгновенно ускользнул в сторону, и копье попало не по адресу.
Беррад тупо смотрел на острие копья, торчащее из его собственного живота, и бормотал:
— Ты меня прикончил, тупая скотина. Т-т-т-х-х… — Мертвый Беррад, сраженный собственным соратником, свалился наземь. Об ужине все забыли, никто не заметил исчезновения четырех свежеподжаренных рыбин.
