В сущности, ненужность и есть главное правило ее мира. Абсолютно незнакомое здешним жителям, собравшимся судить ее и приговаривать. Они все нужны Богу Единому, и этим все сказано. Даже ведьмы и те здесь необходимы – для острастки. Счастливые все-таки люди. Наверное.
Тем временем город приступил к обвинению Ди Меридор д’Альвецци, предъявляя череду свидетелей и пострадавших. Их по одному вызывал человек-цапля, просил назвать имя и род занятий, предупреждал о воздаянии за клевету и требовал присягнуть правде на кресте. Затем шли вопросы и рассказы очевидцев. Совершенно правдивые – в этом у Ди не было никаких сомнений.
Например, торговец сеном обвинил «эту пришлую простигосподи» в том, что она своим безбожным видом так напугала его кобылу, что безмозглая скотина попыталась сесть на телегу, в которую была впряжена, а когда у нее этого не получилось, отдавила своему хозяину левую ногу. В доказательство сеноторговец предъявил суду костыль и обмотанную тряпьем ступню. Суд счел доказательства истинными.
Подмастерье сапожника поведал поучительную историю о том, как, увидев «етту девку», столь сильно поразился ее обличью, что поначалу даже принял за ангела, каковые ангелы, как известно, бесполы и ничуть не похожи ни на мужчину, ни на женщину. Удивление его было велико настолько, что этим не преминула воспользоваться подлая оса, влетевшая парню в разинутый от благоговения рот и оный рот без промедления ужалившая. Доказательство – распухшую щеку – суд засвидетельствовал как очевидное.
Жена пивовара, по словам ее мужа, от зрелища нечистой силы, разгуливающей по городу, разродилась недоношенным младенцем и, кажется, малость повихнулась. Ребенок и роженица суду представлены не были, вместо них достоверность рассказа подтвердила повитуха, принимавшая роды.
И еще много их было, прошедших мимо Ди с обвинениями, – честных горожан, работящих и добропорядочных членов общины, которых она своим явлением отрывала от дел, подвергала опасности, вводила в заблуждения и в соблазн. А напоследок – как главный козырь – в зал суда были призваны старшины всех городских застав. Один за другим они заявили, что женщина по имени Ди Меридор д’Альвецци в регистрационные книги въезжающих в город занесена не была, пошлину не платила, а значит, и через ворота не проходила.
Отпустив последнего свидетеля, человек-цапля с торжествующим видом обратился к судьям:
– Не кажется ли вам, ваши степенства, что сказанного здесь вполне достаточно для наиопределеннейших выводов? Мы все здесь убедились в том, что эта женщина, именующая себя Ди Меридор д’Альвецци, не только отъявленная лгунья и возмутительница порядка, не поминая уже о неуважении ею людских приличий и добродетелей, но также злокозненное существо, причастное творениям диавола и богомерзкому колдовству! Простой смертной не под силу проникнуть в город невидимой, простая богобоязненная смертная не будет применять для этого бесовские способы перемещения. А если она не ведьма, то как смогла за столь короткий срок переполошить почти весь город и перепугать добрую его половину, вот о чем стоило бы задуматься, ваши достопочтенные степенства! Все собравшиеся здесь достойнейшие граждане города ждут вашего справедливого, милосердного и богоугодного решения.
Ди ожидала аплодисментов оратору за его пламенную речь, но, очевидно, здесь это было не принято. Несколько минут, пока судьи за столом совещались, в зале стояла шепотливая тишина, нарушаемая скрипом кресел, жужжанием мух и сопением кого-то из почтенных старцев.
Потом один из судей огласил приговор.
Поименованная Ди Меридор д’Альвецци, признанная свободным судом виновной, объявляется доказанной ведьмой и передается в ведение Святейшей церкви для получения оной церковью собственного признания ведьмы в связи с дьяволом, раскаяния и последующего очищения огнем.
Ди медленно соображала. Голова горела, и мысли были неповоротливы. Кажется, ее теперь будут пытать, чтобы добыть признание? Испанские сапоги, кипящюю воду в горло и все такое. А потом, когда она превратится в бессмысленный кусок мяса, отдадут на съедение огню. Кто бы мог подумать, что ее ожидает столь бесславный конец – в венчике ведьмы!
Ди хотела было закатить истерику, завопить, что она не ведьма и знать не знает никакого дьявола, что просто потеряла память и поэтому не может сказать им, кто она, откуда и почему… и вдруг осеклась, так и не открыв рта. Если она не знает доподлинно, кто она, то как может быть уверенной в том, что она не ведьма?
«Вот именно, милая моя ведьмочка», – подтвердил с легким смешком невидимый соглядатай и незваный утешитель.
Но Ди было не до него. Ей вообще стало ни до чего. В голове запульсировали два вынырнувших откуда-то слова: «Мерзость запустения». Тот, кто это сказал, знал, о чем говорил. Наверняка ему было известно, как это бывает – когда рушится с треском последний бастион, на котором еще что-то держалось, и наступает конец всему. Остаются голые руины и дымок разрухи над ними.
Как выводили из судилища, запомнилось плохо. Когда она вновь обрела способность здраво мыслить и ориентироваться, увидела вокруг только каменные стены, солому на холодном полу да окошко размером с кулак под самым потолком. Узница сгребла солому в кучу, скорчилась на ней, поджав коленки, и закрыла глаза.
Вот ты и стала «кем-то», Ди. Как и хотела. Но ведьмы долго не живут. Их сжигают на костре.
Только какое это теперь имеет значение? Жить с ведовской мерзостью внутри… Это стоит огня.
ЖИЗНЬ ПОЛНА НЕОЖИДАННОСТЕЙ
Очередная колымага едва не облила ее снова грязной мутью лужи. На этот раз удалось миновать душа, и вслед за этим до Ди вдруг дошло, что она уже довольно долго пялится в лужу, ничего там не видя. Водная гладь опустела после того, как фальшивое отражение увели двое хмырей с алебардами. Ждать появления в луже чего-то еще, вроде возвращения двойника, было бессмысленно.
Ди побрела дальше по улице. Да, удивляться тут, естественно, нечему. С некоторых пор в ней живет не одна она, а целых две. Или больше. И каждая претендует на первенство, топит других и диктует ей свои требования. Собственно, даже непонятно кому «ей». Скорее всего, кто из этих «двойников» временно оказывался наверху, тот и был «ею». А сейчас вот один из них решил погулять – пожить собственной жизнь. Так что тут странного?
Это просто-напросто малоприятно.
Отвратительно.
По правде говоря, невыносимо мерзопакостно.
Если ты потерял себя, будь готов к худшему – к тому, что твоих «я» окажется многое множество. Но тебя самого среди них все равно не будет.
Чтобы унять отвращение, Ди глазела по сторонам. Вокруг текла неспешная жизнь, полная чувства собственного достоинства. У этой жизни не было цели, ей не надо было спрашивать себя «зачем?», отсутствовала необходимость вместить в свои пределы больше, чем можно. Она текла ради самой себя, потому что так уж повелось. Ради того, чтобы у каждой вещи было свое место, имя и срок. В этом мире ни одна вещь не могла лишиться памяти и потерять имя. Все, что нужно, здесь знал каждый закоулок, каждый камень, и сам воздух был напоен именами вещей – тем, что в мире Ди называли малопонятным и неопределенным словом «традиция». Здесь традицию понимать не требовалось, здесь ею просто жили и дышали. Тут даже лошади, впряженные в телеги, своим видом говорили: «Да, я рабочая скотина, и мне это по душе, потому что я знаю, кто я и что мне нужно делать. А кто скажет, что это противно лошадиной природе и называется рабской психологией, примитивным мышлением и зашоренным сознанием, того я сейчас копытом приголублю».
