Возвращаться на баркас было уже слишком поздно, и я окликнул Ксури с берега. Даже на расстоянии я увидел, что в глазах мальчика стоят слезы. Он вскрикнул от радости и умолял больше не оставлять его одного, ибо он решил было, что меня сожрал какой-то огромный зверь. Я сказал ему, что мне нужно провести еще одну ночь на возвышенностях и что утром мы продолжим наше путешествие. Ксури был очень недоволен тем, что ему вновь придется ночевать в одиночестве, и горько плакал, умоляя меня взять его с собой. Я сказал, что это невозможно, потому что он еще маленький и какой-нибудь африканский зверь точно слопает его, «сидя один».
Я оставил Ксури в слезах и пошел прочь от берега. Я как раз прятал одежду на дереве — все, кроме славной полотняной рубахи, которую пришлось выбросить из-за того, что она была испачкана и дурно пахла, — и еще не успел стащить с себя штаны, как солнце зашло, и во мне возобладала природа зверя. Я попытался сбросить их, ибо зверь, стесненный одеждой, приходит в ярость, но он слишком сильно рвался на свободу, чтобы вновь оказаться на нагорье. Как будто сквозь закопченные стекла я видел, как он бьется, стараясь освободиться от штанов, все больше ярясь оттого, что они сковывают его движения.
В ту ночь зверь зарезал множество животных, и в моих снах промелькнул смутный образ какого-то ужасного чудища, с которым он сражался чуть ли не час, прежде чем оно покорилось нечеловеческой силе его когтей и клыков.
Я пробудился в тени и первым делом подумал, что я не в горах, потому что вокруг меня был белый песок. На мне по-прежнему были штаны, только изорванные до такой степени, что носить их больше не представлялось возможным. Они также все перепачкались, как и моя славная полотняная рубаха, но на сей раз это была вина зверя.
Я быстро пришел в себя, ибо рядом со мной на песке лежал на боку ужасный громадный лев, как будто бы еще спавший в лучах утреннего солнца. На мгновение я страшно испугался, но затем увидел, что он мертв и не может причинить мне вреда. Действительно, одна лапа у него была оторвана, как у жареной курицы, и с его живота исчез порядочный кусок мяса. Отметины, оставленные когтями и зубами, были мне хорошо знакомы, и у меня не осталось сомнений в том, что с этим львом расправился зверь.
Я поднялся на ноги и еще раз убедился, что лев мертв. Он лежал между мной и линией прибоя, неподалеку от берега качался на волнах мой баркас, а на нем — дрожащий от ужаса маленький Ксури с выпученными глазами. Он стоял на маленькой палубе баркаса, держа в руках самое большое наше ружье, по калибру почти равнявшееся мушкету. Он смотрел на меня с ужасом, и по его глазам я понял, что теперь Ксури знает, что его ласковый и добрый господин — чудовище, ибо хотя уже наступило утро, я был уверен, что мальчик видел то, что творилось ночью.
Я помахал ему рукой, ласково заговорил с ним и сказал, чтобы он не боялся, но Ксури по-прежнему трясся от страха и не выпускал ружье из рук. Кончилось дело тем, что я велел ему сойти на берег и захватить с собой находившийся в каюте топор. Мой решительный тон помог ему успокоиться и, зажав в одной руке топор и гребя другой, он подплыл ко мне, хотя глаза у него были по-прежнему круглыми от страха.
Тут мне пришло в голову, что, может быть, нам пригодится шкура льва, и я решил попытаться снять ее. Мы с Ксури принялись за дело, и мальчик оказался гораздо сноровистее меня, ибо я понятия не имел, как этот делается. Разумеется, работа заняла у нас целый день, но в конце концов дело было сделано. Мы растянули львиную шкуру на крыше нашей маленькой каюты, через пару дней солнце выдубило ее, и впоследствии она служила мне постелью. Ксури больше не желал спать рядом со мной, перестал улыбаться и разговаривать.
Еще три дня я шел вперед, не пытаясь приблизиться к земле, пока, наконец, не заметил глубоко выдававшуюся в море косу, находившуюся на расстоянии четырех-пяти лиг[8]от нас. Погода стояла почти безветренная, и я свернул в открытое море; чтоб обогнуть эту косу. В тот момент, когда мы поравнялись с ее оконечностью, держась в паре лиг от нее, со стороны океана я ясно различил другую полосу земли и пришел к выводу, что коса — это Зеленый Мыс, а земля в океане — острова того же названия. Однако они находились очень далеко от нас, и я не знал, как мне поступить, понимая, что если поднимется сильный ветер, то я, пожалуй, не дойду ни до островов, ни до мыса.
Ломая голову над решением этого вопроса, я присел на минуту в каюте, оставив Ксури у руля, как вдруг услышал его крик: «Хозяин! Хозяин! Корабль с парусом!» Наивный мальчик перепугался до смерти, вообразив, что это непременно должен быть один из кораблей его хозяина, посланный за нами в погоню, но я знал, что мы далеко ушли от мавров. Я выскочил из каюты и тотчас же увидел португальский корабль, направлявшийся к берегам Гвинеи за неграми. Но, присмотревшись внимательнее, я сообразил, что судно движется в другом направлении и не думает приближаться к земле.
Я убедился, что, даже идя полным ходом, мы не сможем догнать его, и оно пройдет мимо, прежде чем можно будет подать ему сигнал, но в тот момент, когда я, развив максимальную скорость, начинал уже отчаиваться, меня заметили с корабля в подзорную трубу. Корабль убавил паруса, предоставляя мне возможность подойти. Это меня ободрило, а так как на баркасе у меня был кормовой флаг с судна нашего бывшего хозяина, я стал размахивать им в знак того, что мы терпим бедствие, и выстрелил из ружья. Португальцы увидели флаг и дым от выстрела и любезно отреагировали на эти сигналы, положив корабль в дрейф в ожидании моего приближения.
Часа через три мы подошли к кораблю. Меня спросили, кто я, по-португальски, по-испански и по-французски, но ни одного из этих языков я толком не знал. Наконец один матрос, шотландец, заговорил со мной по-английски, и я объяснил ему, что я — англичанин, убежавший от мавров из Сале. Тогда мне предложили подняться на корабль со всем моим добром.
Я немедленно предложил все мое имущество капитану корабля в благодарность за мое спасение, но тот сказал, что ничего с меня не возьмет, и все мои вещи будут возвращены мне в целости и сохранности, как только мы прибудем в Бразилию.
— Я спас вам жизнь, — сказал он, — потому что и сам радовался бы, если бы меня выручили из беды в подобной ситуации. Кроме того, — прибавил капитан Амарал, ибо таково было его имя, — если я лишу вас вашего имущества, то когда мы доставим вас в Бразилию, вы умрете там с голоду, и получится, что я отниму у вас жизнь, которую спас. Нет, нет, сеньор инглезе (господин англичанин), — добавил он, — я бесплатно довезу вас до Бразилии, а ваши вещи дадут вам возможность пожить там и оплатить обратный проезд на родину.
Капитан оказался великодушным не только на словах, но и на деле. Он распорядился, чтобы никто из матросов не смел прикасаться к моему имуществу. Затем он взял все мои вещи под свой надзор, а мне выдал их подробную опись, чтобы я мог получить по ней обратно всё, вплоть до трех глиняных кувшинов.
Что касается моего баркаса, то капитан, видя, что он очень хорош, сказал, что охотно купит его у меня для своего корабля, и спросил, сколько я хочу получить за него. На это я ответил, что он поступил со мной великодушно во всех отношениях, поэтому я ни в коем случае не стану назначать цену за баркас, предоставив сделать это ему самому. Тогда он сказал, что выдаст мне расписку об уплате за него восьмидесяти золотых в Бразилии, но что если по приезде туда кто-нибудь предложит за него большую сумму, то и он даст мне больше.
