Затем медленно, с уязвленной гордостью, она вытащила из ножен кинжал возлюбленного и с силой вонзила его в себя. Холодная сталь вошла в горячую плоть. Боль – ничто, но рана была глубока.
Царица умирает.
Музыка уносила ее, трагедия сопровождалась песнью. Публика в зале затаила дыхание. Эрнест Лебраншю отложил свой блокнот. Иветта и Айша приросли к своим креслам. Какой реализм!..
Карфагенская царица рухнула; проклятием прозвучал пунический воинственный клич; ярость, звучавшая в нем, резко контрастировала с торжественностью триумфального марша.
Вздымающиеся к небу языки пламени стали финалом драмы. Пурпурный занавес стыдливо и тихо закрыл его от глаз зрителей. Ни единым словом не нарушились последние затухающие аккорды; каждый насколько можно продлевал магию мгновения. Мокрая от пота и крови, дива тем не менее нашла в себе силы, чтобы встать и выйти на поклон. Но перед восхищенными зрителями склонялась уже умирающая. Тишину разорвали бурные, горячие аплодисменты. Овации с восторженными криками: «Браво!» Разгул страсти. Цунами.
– Видишь, Мария, мы выиграли. Роль, которую ты никогда не пела, я спела для тебя, вместе с тобой. Кассандра позеленеет от зависти. Она так и не поняла, что, для того чтобы победить, нужно было идти еще дальше.
На девятом вызове Эрма, теряя силы, могла лишь просунуть голову между складок красного бархатного занавеса. Живое когда-то лицо уже покрывалось маской смерти. Слабым и неловким взмахом руки она завершила свое последнее появление.
8
«Мир меломанов» от 30 сентября 1986 года
ДВЕ ЛЕГЕНДЫ, ОБЪЕДИНЕННЫЕ СМЕРТЬЮ
Гектор Берлиоз, при жизни ни разу не слышавший свой шедевр в цельном исполнении, вероятнее всего, не был вы разочарован вчера вечером новой постановкой «Троянцев», которой Национальная Парижская опера открыла сезон в Пале-Гарнье.
Не будем говорить о красивейших декорациях; забудем о великолепных костюмах и о восхитительной игре света; о слаженном оркестре с его многообразием духовых инструментов и о дирижере, умело, точно и деликатно прислушивавшемся к голосу певцов; забудем о чудесном хоре и тонкой хореографии; наконец, забудем о самой постановке, не лишенной, впрочем, некоторых шероховатостей; об Энее, сыгранном правдоподобно и талантливо; о Коребе, Нарвале, Иопасе, Гиласе, Пантее, Аскании, Приаме, Синоне, Поликсене, которые были безупречны; забудем и о витавшей над всем этим тени Гектора Берлиоза – и все ради того, чтобы удержать в памяти Кассандру и Дидону.
Сара фон Штадт-Фюрстемберг в роли троянки превзошла саму себя. Кстати, ничто ни в первом акте, ни в начале второго не позволяло предположить, что она на это способна. Как и обычно, в ее несколько холодной, очень сдержанной интерпретации персонаж мало походил на того, кем он должен был бы быть. Каково же было изумление мое и парижской публики, когда мы увидели, как эта мудрая и утонченная актриса буквально взорвалась искрами трагедийного таланта, о котором никто не подозревал! Смерть ее персонажа войдет в историю оперного искусства: этот крик боли, крик любви, вышедший из мелодийного ряда, из канонических слов либретто. Она выплеснула свою агонию модулированным криком, отнявшим ее последние силы. Она даже не смогла выйти на поклоны перед занавесом. Любители оперы долго будут помнить об этом акте самопожертвования.
После такого взрыва у Эрмы Саллак, дебютировавшей в роли Дидоны, оставался единственный выход: превзойти свою коллегу. Что она и сделала. У великолепно игравшей с самого начала третьего акта многогранной актрисы, вошедшей в роль царицы Карфагена, волнующей и убедительной, пол сцены буквально – не побоюсь этого слава – горел под ногами. Ее голос, внешние данные заставили вспомнить о Марии Каллас и чудесно подходили изображаемому персонажу. Вместе с ней мы были уже не в театре, а в Африке; перед нами был не вымысел, а реальность; мы уже не жили, а умирали. Кинжал, который она вонзила в себя, вонзился и в нас, обагрив нас кровью. Ее агония была нашей агонией. Ее бездыханное тело окружали наши мертвые тела. Благодаря этой божественной интерпретации и мастерски сыгранной роли Кассандры мы приобщились к легенде – к легенде об античности, о несравненных примадоннах, о сверхъестественном и параллельных мирах, к легенде о музыке.
Эрнест Лебраншю
9
Где-то далеко завывали сирены «скорой помощи». Неоновый свет. Блестящие стены. Въедливый запах вареных овощей, компота, асептиков и лекарств. Носилки. Лифты. Операционная. Странные существа в масках и зеленых халатах. И повсюду – руки в резиновых перчатках. Все куда-то бегут. Переливание крови. Срочно. Общий наркоз. Длинный черный туннель.
– Черт побери, она кончается! Реанимация! Провалиться пониже, еще ниже.
– Нет, папа, хватит. Перестань, ты делаешь мне больно.
– Пожалуйста, не трепыхайся.
– Передайте мне компресс.
– Мама, мама, зачем ты позволяешь ему это делать? Мама!
– Грязная шлюха. Хватит врать. Это твой грех. Ты мне больше не дочь. Проваливай! Ты вечно недовольна!
Пронзительные крики вонзились в виски.
– Какой голос! Феноменальный!
– Скальпель.
– Когда я вырасту, я пойду еще дальше, я стану величайшей певицей мира!
– Пошевеливайся, Бьянка.
– Шов не будет заметен.
Ночь сгущалась. Чудодейственная усталость растекалась по ее капиллярам, венам, артериям. Блаженство захватывало больное тело, плавающее в бредовых волнах. Память была во власти горячки и нервного возбуждения. Среди беспорядочных воспоминаний глубоко запрятанное прошлое вырывалось из недр бессознательного. Франсуа Миттеран приходил к ней с визитом, но лицо было не его: это было лицо Марии Каллас.
– Не беспокойтесь. Все думают, что я президент Республики, но на самом деле я дива. Впрочем, фамилия Каллас происходит от Скала. Вы прибавляете одно «л», переставляете буквы, и – фокус удался! Вообще-то я пришел забрать ваш голос. Голос – вечная проблема руководителей государства. Он им всегда нужен. Не надо сердиться на меня, дитя мое. Расслабьтесь, я не причиню вам боли. Я только посмотрю, годятся ли для чего-нибудь ваши голосовые связки. Высуньте язык, скажите: а-а-а!
– Не открывай рот, крепче сожми челюсти.
– Уходи, Бьянка!
Нажать на кнопку звонка. На помощь! Я хочу пить. К чему здесь полицейские в форме перед застекленной дверью? А эта кровать? Ведь это не моя кровать!
– Вы слышите меня, мадемуазель? Вы меня слышите?
Не отвечать, притвориться мертвой. Нет, никаких цветов, венков – только молитвы. По нашей дорогой усопшей.
