Толстое и достаточно жесткое, оно идеально подходило длятого, чтобы вытереться насухо, ведь у тех, кто пьет кровь, кожа не впитываетжидкость. В первый момент Торна пробил озноб, но он быстро согрелся, яростнотеребя волосы, чтобы выжать из них последние капли.
Мариус достал свежее полотенце, тщательно осушил им плечи испину Торна, еще раз протер его спутанные волосы и начал расчесывать их,освобождая от колтунов.
– Друг мой, а где же рыжая борода? – спросил он. –Помнится, у скандинавов, которых я встречал в Византии, были рыжие бороды.Кстати, тебе что-нибудь говорит название Византия?
– Конечно, – ответил Торн. – Меня возили в этотудивительный город. – Он повернулся и взял полотенце из рукМариуса. – У меня действительно была длинная густая борода, даже в раннейюности, но ее сбрили в ту ночь, когда я превратился в того, кто пьет кровь.Меня специально готовили к принятию волшебной крови. Так пожелала моясоздательница.
Мариус кивнул. Неписаные правила не позволяли произнестивслух ее имя, хотя тот наглый юнец уже успел опрометчиво сообщить его всемумиру.
– Сам знаешь, что это была Маарет, – продолжалТорн. – Ты не нуждался в подсказках своего молодого друга, ибо прочел имяв моих мыслях? – Торн на минуту задумался и заговорил вновь: – Знаешь, аведь это ее образ заставил меня выбраться из-под снега и льда. Она выступилапротив жестокой царицы, а потом заковала в цепи того вампира, Лестата. Но я немогу о ней говорить – дыхание перехватывает. Не знаю, смогу ли когда-нибудьвспоминать ее без душевного трепета. Так что давай поохотимся, а потомпо-настоящему побеседуем.
Торн умолк и, прижав к груди полотенце, погрузился всобственные мысли. Стоя с мрачным и одновременно величественным видом, онразмышлял, прислушиваясь к собственному сердцу и пытаясь в самой сокровеннойего глубине нащупать любовь к создательнице, стараясь мобилизовать всюнакопленную за многие века мудрость и с ее помощью подавить клокочущую в душеярость. Но сделать это ему никак не удавалось. Оставалось только хранить тайнуи молча отправляться на охоту вместе с Мариусом.
Глава 3
Мариус привел Торна в большую, отделанную деревом комнату,заставленную ярко разрисованными сундуками и комодами, и предложил ему на выбормножество курток из тонкой кожи, подбитых по большей части серебристым мехом иукрашенных маленькими костяными пуговицами, а также целую гору брюк, плотнооблегающих бедра, сшитых из такой мягкой шерсти, что разглядеть переплетениенитей в ткани было невозможно.
Только ботинки оказались малы. Торна это не смутило – онрешил, что вполне может перетерпеть неудобство. Однако Мариус с ним несогласился и перебрал почти всю обувь, пока наконец не нашел пару нужногоразмера. Надев ботинки, Торн почувствовал себя на вершине блаженства.
Современная одежда не слишком отличалась от с юностипривычных Торну вещей: льняная рубашка, а поверх – шерсть и кожа. Торназаинтриговали крохотные пуговки на рубашке, а ровные швы и вовсе привели ввосторг, хотя он понимал, что сделаны они не руками, а специальной машиной.
Внезапно пришедшая в голову мысль о том, сколько ещевосхитительных открытий ждут его впереди, едва не заставила Торна забыть о егомрачной миссии.
Для себя Мариус выбрал куртку и плащ с капюшоном, вновь неизменив любимому красному цвету. Торна это удивило. Правда, приблизительно также Мариус был одет и в вампирском баре, однако, по мнению Торна, эти оттенкибыли ярковатыми для охоты.
– Я привык носить красное, – ответил Мариус на немойвопрос Торна. – А ты поступай, как считаешь нужным. Лестат, мой бывшийвоспитанник, тоже любит красное – это безмерно меня раздражает, но я терплю.Должно быть, облачаясь в вещи одного и того же цвета, мы производим впечатлениеУчителя и Ученика.
– Значит, ты все-таки его любишь? – спросил Торн.
Мариус не ответил и лишь молча указал на одежду.
Торн выбрал темно-коричневую кожу, менее броскую, но тонкойвыделки, шелковистую на ощупь, и надел на босу ногу отороченные мехом высокиеботинки. Плащ он не взял, дабы не стеснять движения.
На одном из шкафчиков стояло серебряное блюдо с пеплом.Мариус окунул в него кончики пальцев и, смешав пепел с кровью из собственногорта, нанес полученную пасту на лицо. На потемневшей коже проступили мелкиеморщинки – напоминание о былом смертном существовании, – а глаза казалисьвысеченными в камне. Новый облик Мариуса отлично скрыл его истинную сущность –от смертных, но не от Торна.
Мариус жестом предложил гостю последовать его примеру, нотот, сам не зная почему, отказался. Возможно, просто потому, что никогда преждене прибегал к подобным ухищрениям.
Торн отказался и от предложенных Мариусом перчаток: онимешали ему ощущать вещи. А после столь долгого времени, проведенного во льдах,ему хотелось в полной мере насладиться ощущением любой мелочи.
– Люблю перчатки, – пояснил Мариус. – Никогда безних не выхожу. Смертных пугают наши руки. И перчатки, в отличие от пальцев,теплые на ощупь.
Он набил карманы бумажными деньгами и предложил пачку купюрТорну, но тот отклонил подарок, полагая, что брать у хозяина деньги неприлично– это проявление алчности.
– Как хочешь, – пожал плечами Мариус. – Я обо всемпозабочусь. Но если мы вдруг разойдемся, возвращайся сюда. Обогни дом и найдичерный ход – он будет открыт.
«Разойдемся? Как мы можем разойтись?» Торна интересоваловсе. Он находил удовольствие в каждой мелочи.
Они были уже практически готовы к выходу, когда на порогевозник юный Дэниел и молча уставился на них.
– Не хочешь пойти с нами? – спросил Мариус, натягиваяперчатки, так плотно облегавшие ладонь, что под ними явственно проступал каждыйсустав.
Дэниел не ответил. Он явно слышал вопрос, но не произнес нислова. Его лицо производило обманчиво юное впечатление, а фиолетовые глазавыглядели очень необычно.
– Пойдем, если хочешь, – повторил приглашение Мариус.
Но Дэниел развернулся и ушел – по-видимому, вернулся ксвоему игрушечному королевству.
Через несколько минут Мариус и Торн уже шагали в вихрепадающих с неба снежинок. Словно стремясь приободрить своего спутника, Мариусобнял его за плечи.
«Еще немного – и я вновь отведаю вкус крови», – думалТорн.
Наконец они спустились в подвал какой-то большой гостиницы.
В помещении, поразившем Торна своими размерами, толпилисьсотни смертных. Шум стоял невообразимый.
