– Портрет был сделан в тысяча девятьсот двадцатомгоду. – Девочка перевернула фото, затем возвратила в прежнее положение иположила на стол, предоставляя нам возможность еще раз как следует егорассмотреть. – Дядюшка Вервэн был знахарем, – сказала она. – Я успелазастать его при жизни и, хотя была совсем маленькой, когда он умер, хорошозапомнила. Он умел танцевать и при этом прыскал ромом на алтарь. Можете мнеповерить, его все боялись.
Она неспешно перебрала снимки, нашла и положила перед намиследующий портрет – на этот раз пожилого седовласого мужчины с темным цветомкожи, который сидел во внушительном деревянном кресле.
– Вот, посмотрите. Все звали его Стариком, а настоящегоимени я не знаю. Он ездил на Гаити постигать магию, а потом обучил всему, чтознал, дядюшку Вервэна. Иногда мне чудится, будто дядюшка Вервэн разговариваетсо мной. Иногда он словно бродит возле дома, наблюдая за Большой Нанэнн. АСтарика я однажды видела во сне.
Мне очень хотелось расспросить ее подробнее, но время былонеподходящее.
– А это Милашка Джастин, – сказала она, выкладывая,наверное, самый внушительный портрет из всех – студийную фотографию,выполненную на толстом картоне и помещенную в коричневую картоннуюрамку. – Милашка Джастин нагоняла страх на всех.
Молодая женщина была очень хорошенькой: плоский бюст по модедвадцатых годов, короткая стрижка, красивая смуглая кожа. Глаза и рот нельзябыло назвать выразительными, однако во всем облике Милашки Джастин ощущаласькакая-то затаенная боль.
Следом настал черед современных фотоснимков на тонкой бумагес закручивающимися краями, сделанных обычными современными портативнымикамерами.
– Хуже его сыновей не было, – сказала Меррик, указываяна черно-белую фотографию с загнутыми краями. – Это внуки Милашки Джастин– белые, из Нью-Йорка. Они хотели заполучить и уничтожить любое свидетельствотого, что их предки цветные. Большая Нанэнн сразу их раскусила: ее не проведешьвкрадчивыми манерами и подачками. Они даже взяли моду возить меня в город ипокупать мне там красивую одежду. Те вещи до сих пор лежат в целости исохранности: маленькие платьица, ни разу не надеванные, туфельки с чистымиподошвами. Уезжая, они даже не оставили нам адреса. Посмотрите на нихповнимательнее. Видите, какие они встревоженные? Но им от меня досталось.
Эрон вгляделся в незнакомые напряженные лица и покачалголовой. При виде этих снимков мне тоже стало не по себе, и я, чувствуя в душесмутное беспокойство, перевел взгляд на Меррик, на странную девочку с манерамивзрослой женщины.
– Что ты им сделала? – не удержался я от вопроса, хотябыло бы умнее прикусить язык.
– Да ничего особенного. Прочитала их секреты по линиямладоней и рассказала им о тех дурных вещах, которые они всегда пытались скрыть.Добрым делом это не назовешь, но я поступила так, чтобы они убрались поскорее.А еще сказала, что в нашем доме полно привидений, и в подтверждение своих словвызвала духов. Нет, я не заставляла их приходить, а только попросила, и ониоткликнулись на мой зов. Большая Нанэнн очень позабавилась. А белые велели ейменя остановить. «Почему вы думаете, что это мне по силам?» – ответила БольшаяНанэнн, давая им понять, что я делаю, что хочу, и она не имеет надо мнойвласти.
Снова послышался короткий тихий вздох.
– Большая Нанэнн сейчас умирает. – Зеленые немигающиеглаза Меррик смотрели прямо на меня. – Она говорит, что больше никого неосталось и поэтому я должна сохранить ее вещи – книги, вырезки. Их очень много.Старые газеты. Бумага такая хрупкая, что разваливается на части. Мистер Лайтнеробещал помочь мне сохранить все это. – Она метнула взгляд в Эрона и вновьперевела его на меня: – Почему вы так за меня боитесь, мистер Тальбот? Разве вынедостаточно сильны? А может быть, все дело в том, что я цветная? Это плохо? Выведь не из этих мест, приехали издалека.
Боюсь? Неужели я действительно страшился чего-то? Онаговорила об этом с такой уверенностью, что я всерьез задумался, однако поспешилвыбросить эти мысли из головы и попытался оправдаться, желая, возможно, темсамым защитить не только себя, но и ее.
– Загляни в мою душу, дитя, – сказал я. – У менянет никаких предубеждений против людей с иным цветом кожи, хотя, признаюсь,были времена, когда я считал, что в некоторых случаях удача в большей степенисопутствует белым.
Меррик чуть приподняла брови, размышляя над моими словами. Ая тем временем продолжал, быть может излишне взволнованно, но без всякогостраха:
– Мне грустно оттого, что, по твоим словам, у тебя никого неосталось, и радостно сознавать, что теперь ты с нами.
– Примерно то же самое говорит и Большая Нанэнн, –отозвалась девочка, и впервые ее большие полные губы растянулись в искреннейулыбке.
Я унесся мыслями прочь, вспомнив несравненных темнокожихженщин, которых встречал в Индии. Меррик, однако, была чудом иного рода:темно-каштановые волосы и светлые глаза, такие яркие и умные. Уверен, этабосоногая девочка в простом цветастом платье многим кажется экзотическимсозданием.
Затем наступил миг, оставивший во мне неизгладимое, неподдающееся никаким объяснениям впечатление. В то время как я пристальновглядывался в череду лиц, запечатленных на разложенных на столе снимках, мневдруг показалось, что все они, в свою очередь, смотрят на меня. Словномаленькие портреты были живыми. Ощущение было очень явственным.
Должно быть, все дело в отблесках огня в камине и светамасляных ламп, как в полусне подумал я, не в силах освободиться от охватившегоменя чувства: маленькие изображения оказались на столе, чтобы посмотреть наЭрона и на меня. Даже само их расположение казалось нарочитым, исполненнымтайного смысла. Не знаю, почему эта догадка пришла мне в голову, но смутныеподозрения постепенно уступили место спокойной уверенности, что я нахожусьсреди сонма мертвых.
– А ведь действительно кажется, будто они смотрят, –помнится, пробормотал Эрон, хотя я и по сей день уверен, что не проронил тогдани слова.
Часы вдруг перестали тикать, и я обернулся, чтобы поискатьих взглядом, поскольку не знал, где именно они стояли. Да, конечно, вот они, накаминной полке. Стрелки на циферблате застыли, а оконные стекла вдругприглушенно задребезжали, словно в них бился ветер, и я почувствовал, какпостепенно погружаюсь в царящую вокруг атмосферу тепла и тайн, покоя исвятости, мечтательности и необъяснимой мощи.
Мы молчали. Меррик переводила взгляд то на меня, то наЭрона. Ее сложенные руки оставались неподвижными, а лицо сияло в свете ламп.
Так прошло много времени.
